И в этот миг, заметив, что хозяин его слушает, добавил:
— И господин мой не может отрицать, что говорю я сущую правду.
— Нет, — ответил Байрон, — это правда для тех, кто смотрит на мир свиными глазками и ничего другого увидеть не может.
Было решено, что раньше, чем поехать в Грецию, где сумятица, царившая между партиями, не позволяла выбрать место для высадки, они остановятся на Ионийских островах и там подождут более точных сведений, с которыми должен был явиться Блэкьер. Группа семи островов находилась под английским протекторатом; это была нейтральная зона, но нейтралитет был благожелательным для Байрона. Сперва они было выбрали Зант, но один англичанин, встретившийся им во время пути, посоветовал Кефалинию; английским резидентом там был полковник Нэпир, замечательный человек и большой друг греков. 1 августа «Геркулес» вошел в главный порт Кефалинии — Аргостоли. Здесь Байрона ждало большое разочарование: Блэкьер за пятнадцать дней до его прибытия уехал в Англию, не оставив никаких сообщений. Поистине, эти люди из английского комитета вели себя с несносной небрежностью! Они заставили его покинуть дом, работу, любовницу, а теперь оставили на незнакомом острове — без указаний, объяснений, без определенной цели.
Три недели оставался Байрон на рейде в Аргостоли на борту «Геркулеса». Он не мог решить, стоит ли ему говорить с английскими чиновниками. Там были офицеры. Как-то они его примут? «С его болезненной чувствительностью, эгоцентризмом, он был убежден, что уже сделался предметом ненависти и иронического недоумения для всех англичан». Поэтому был очень удивлен, когда офицеры 8-го Королевского полка пригласили его на обед; но еще больше удивился, когда к концу обеда они поднялись, чтобы выпить за его здоровье. Он ответил им с чувством, а потом, наклонившись к полковнику, спросил, все ли сказал, как подобало. Он был несколько испуган, но очень счастлив.
Если англичане его хорошо приняли, то греческие беженцы на острове привязались к нему, как к своему спасителю. Они знали, что он богат и знаменит. Сулиоты, воины этого почти варварского племени, о котором он сохранил романтическое воспоминание еще со времени своего первого путешествия, заполняли палубу «Геркулеса». Их живописная внешность так понравилась Байрону, что он нанял себе сорок человек для личной охраны, но быстро раскаялся в этом. Гамба, занявшись ими, открыл, что большинство из них не были ни сулиотами, ни греками. После нескольких дней испытания Байрон заплатил своей гвардии за два месяца, оплатил им дорогу до Миссолунги и был очень доволен, что отделался от них.
Во время всего пребывания в Кефалинии великодушие Байрона было безгранично. Рочдэл был продан в июне 1823 года за 34 000 фунтов. Если бы понадобилось, он был готов истратить все состояние на дело освобождения греков. «Мои личные вкусы очень просты, а доход будет значительным в любой стране, исключая Англию; он ведь равен тому, что получает президент Соединенных Штатов, государственный секретарь в Англии и французские послы при больших дворах». Но теперь, когда был готов все отдать грекам, он хотел сделать это разумно. Трилони, опереточный герой и авантюрист гораздо больше, чем солдат, не понимал, почему Байрон не едет немедленно в Грецию.
— В какую Грецию? — спрашивал Байрон. — Надо ли присоединиться к Колокотронису в Морее, к сулиоту Ботцарису в Миссолунги или к разбойнику Одиссею в Афинах?
Никто этого не знал. Всякий вожак, которому удавалось собрать вокруг себя двадцать человек, посылал эмиссара к Байрону. Блэкьер, который наконец дал о себе знать, советовал выждать. Полковник Нэпир отнюдь не обнадеживал его:
— В Грецию нелегко въехать, но выехать оттуда еще труднее.
Кроме того, он уверял, что никому не следует вмешиваться в греческие дела, не имея под рукой двух европейских полков и переносной виселицы. К тому же турки еще были сильны, и их флот блокировал берега. Капитан Скотт не решался рисковать своим судном в водах, где патрулировал турецкий флот. Не могло быть ничего глупее, чем дать взять себя в плен. В конце августа Байрон решил пробыть еще несколько времени в Кефалинии и снял дом в маленькой деревушке Метаксата.
В Метаксате Байрон обрел парадоксальное счастье. Никогда еще его жизнь не была так проста. Он хотел жить жизнью солдата. Аскетизм всегда давал ему и здоровье, и довольство собой. Гамба и доктор Бруно были его единствен — ными товарищами. Иногда он встречался с кефалинитом, графом Делла-Децими, которого он прозвал «Ultima analisi», потому что любой разговор тот всегда начинал словами «при последнем анализе». Он нашел себе еще маленького пажа, грека Луку, нового Эдльстона.