Убийство Сасса сильно подействовало на мужество английских пиротехников. Грязь и нищета Миссолунги, землетрясения и варварские войска чрезмерно тревожили их. Теперь ими овладело паническое настроение, и они просили отправить их обратно в Англию. Байрон попытался успокоить их, но полковник Стэнхоп сказал, «что он не мог бы поручиться за то, что их жизнь находится в безопасности».
— Хотел бы я знать, — ругался Байрон, — где это жизнь человеческая находится в безопасности, здесь или где бы то ни было?
Один из механиков, методистский пропагандист, приехал с изрядным запасом Библий на новогреческом языке. Уезжая, он поручил Байрону свой драгоценный багаж с просьбой распространить книги между греками, что Байрон добросовестно исполнил. Он находил какой-то трагический юмор в том, что всякого рода ответственность, военная, политическая, религиозная, одна за другой поручалась его слабым силам.
Жители Миссолунги, также перепуганные убийством Сасса, просили о высылке сулиотов. Чтобы добиться их отъезда, следовало выплатить им остаток жалованья — три тысячи долларов. Разумеется, Байрону пришлось отдать эту сумму. За три месяца он истратил в Миссолунги пятьдесят девять тысяч долларов, а что из этого вышло? «Нет больше сулиотов, чтобы охранять склады вооружения, нет рабочих, чтобы изготовлять снаряжение, нет снаряжения, чтобы вооружить солдат, и нет солдат, которые могли бы воспользоваться вооружением, если бы его и могли производить. Я начинаю думать, — признался Байрон Гамба, — что я ничего здесь не делал, кроме того, что терял время, деньги, терпение и здоровье. Однако я был готов к этому; зная, что наш путь не будет усеян розами, я должен был знать, что встречу разочарование, клевету и неблагодарность».
Полковник Стэнхоп, который был нелепым, но справедливым человеком, признавал, что Байрон ведет себя с твердостью, достойной удивления. Он написал комитету, и Хобхауз сказал снисходительно:
— Он всегда был таков в критические моменты.
Байрон даже остался верным своей любви к школьническим проделкам. Перри был напуган землетрясением; Байрон спустя несколько дней после землетрясения устроил искусственную катастрофу. Пятьдесят человек, спрятавшись в погребе, начали по приказанию Байрона раскачивать дом, который, будучи довольно ветхим, зашатался, в то время как в верхнем этаже, чтобы дополнить впечатление, перекатывали тяжелые предметы. Перри бежал, и Байрон был очень доволен.
Но нередко, несмотря на весь свой юмор, он терял присутствие духа. Его жизнь всегда подчинялась некоему ритму: мужественная атака против всего и вся, а затем упадок сил, разочарование, когда мир возвращал ему удары с непреодолимой силой. Как проделать нужную работу с людьми, которые приходят в ужас от всякой работы? Положение в городе было ненадежное. Земляные укрепления находились в плохом состоянии, и их нужно было перестроить. На валах были старые турецкие пушки, которые нетрудно было бы привести в готовность. Маленький островок, закрывавший вход в лагуну, был еле укреплен. Что, если турецкий корабль захватит островок и пошлет несколько канонерок в лагуну? Этого будет достаточно, чтобы взять Миссолунги. Байрон и Перри понимали опасность и старались что-нибудь сделать. Но Маврокордатос, нерешительный, медлительный, не мог заставить своих людей работать. То не хватало денег, то был праздник какого-нибудь святого, то вожди не могли сговориться друг с другом. Когда греки говорили, что им неплохо было бы иметь короля, Байрон иногда подумывал, что это не лишено основания. Но Стэнхоп, который мечтал устроить у них конституцию на манер швейцарских кантонов, оскорблялся этим.
В конце концов единственным радостным событием за эти тяжелые дни был отъезд «типографского» полковника. Он уехал в Афины, не преминув основать новый двухнедельный журнал — «Греческий телеграф» — на трех языках. В Афинах, в штабе Одиссея, он встретил Трилони, который стал еще более бандитом, чем когда-либо. Он присвоил себе сулиотский наряд и завел гарем из десятка женщин; сам Одиссей подарил ему одну из своих сестер. После этой женитьбы Трилони воспылал нежнейшими чувствами к старому атаману разбойников.
— Необычайное существо! — говорил он. — Храбрый, умница, благородный.
Одиссей, который умел пользоваться человеческими слабостями, применил эту тактику и к Стэнхопу. Он нашел швейцарскую конституцию безукоризненной, издевался над титулом принца Маврокордатоса и, казалось, живо заинтересовался доктринами Бентама. Стэнхоп писал Байрону: