104
Казалось, берег был безлюдно — тих,
Одни буруны пенились у скал;
Но так истосковалось сердце их,
Что рифов устрашающий оскал
Кипеньем волн косматых и седых
Ни одного гребца не испугал:
Стремительно они на скалы ринулись
И, что вполне понятно, опрокинулись.
105
Но мой Жуан свои младые члены
Не раз в Гвадалкивире омывал,
В реке сей славной плавал он отменно
И это ценным качеством считал;
Он переплыл бы даже, несомненно,
И Геллеспонт, когда бы пожелал,
Что совершили, к вящей нашей гордости,
Лишь Экенхед, Леандр и я — по молодости.
106
Жуан, хоть был измучен и устал,
Отважился с волнами состязаться.
Страшась акул, он силы напрягал,
Чтоб как-нибудь до берега добраться.
Трех спутников он сразу потерял:
Два вовсе не смогли передвигаться,
А к третьему акула подплыла
И, за ногу схватив, уволокла.
107
Но наш герой держался еле — еле
И вдруг увидел длинное весло;
Хоть руки у Жуана ослабели
И плыть ему уж было тяжело,
Весло схватил он, и к желанной цели
Его и эту щепку понесло,
То плыл он, то барахтался, то бился
И на песок беспомощно свалился.
108
Впился ногтями цепко он в песок,
Сквозь бред соображая через силу,
Что океан ревел у самых ног
То дико, то угрюмо, то уныло,
Бесясь, что утащить его не мог
Обратно в ненасытную могилу.
Жуан лежал недвижен, слаб и нем.
Да, он от смерти спасся, — но зачем?
109
С усилием он попытался встать,
Но тут же на колени опустился.
Тревожным взором начал он искать
Товарищей, с которыми сроднился,
Но хладный страх объял его опять:
Один лишь труп с ним рядом очутился,
На берегу чужом, у хмурых скал,
Казалось, погребенья он искал.
110
Заметив это вздувшееся тело,
Жуан подумал, что узрел свой рок.
В его глазах все сразу потемнело,
Все поплыло — и скалы и песок;
Рука, весло сжимая, помертвела,
И, стройный, как весенний стебелек,
Поник он вдруг, бессильный и безгласный,
Как лилия увядшая, прекрасный.
111
Как долго он на берегу лежал,
Не знал Жуан — он потерял сознанье
И времени совсем не замечал:
Сквозь тяжкие, но смутные страданья
Он, пробиваясь к жизни, ощущал
Биенье крови, пульса трепетанье,
Мучительно томясь. За шагом шаг
Смерть отступала, как разбитый враг.
112
Глаза открыл он и закрыл устало
В недоуменье. Чудилось ему,
Что лодку то качало, то бросало,
И с ужасом он вспомнил — почему,
И пожалел, что смерть не наступала.
И вдруг над ним сквозь сон и полутьму
Склонился лик прекрасный, как виденье.
Лет восемнадцати, а то и менее.
113
Все ближе, ближе… Нежные уста,
Казалось, оживляющим дыханьем
Его согреть хотели; теплота
Ее руки с заботливым вниманьем
Касалась щек его, висков и рта
С таким любовным, ласковым желаньем
В нем снова жизнь и чувства воскресить,
Что мой герой вздохнул — и начал жить.
114
Тогда его полунагое тело
Плащом прикрыли, голову его
Поникшую приподняли несмело;
Жуан, еще не помня ничего,
К ее щеке прижался, помертвелый,
И, из кудрей питомца своего
Рукою нежной влагу выжимая,
Задумалась красавица, вздыхая.
115
Потом его в пещеру отнесла
Она вдвоем с прислужницей своею.
Хоть та постарше госпожи была,
Но позадорней, да и посильнее.
Костер она в пещере развела,
И перед ним предстала, словно фея,
Девица — или кем бы там она
Ни оказалась, — девственно стройна.
116
На лбу ее монеты золотые
Блестели меж каштановых кудрей,
И две косы тяжелые, густые
Почти касались пола. И стройней
Была она и выше, чем другие;
Какое — то величье было в ней,
Какая — то надменность; всякий знает,
Что госпоже надменность подобает.
117
Каштановыми были, я сказал,
Ее густые волосы; но очи
Черны как смерть; их мягко осенял
Пушистый шелк ресниц темнее ночи.
Когда прекрасный взор ее сверкал,
Стрелы быстрей и молнии короче,
Подумать каждый мог, ручаюсь я,
Что на него бросается змея.
118
Лилейный лоб, румянец нежно — алый,
Как небо на заре; капризный рот…
Такие губки увидав, пожалуй,
Любой о милых радостях вздохнет!
Она красой, как статуя, сияла.
А впрочем, присягну: искусство лжет,
Что идеалы мраморные краше,
Чем юные живые девы наши!
119
Я говорю вам это неспроста,
Я даже под присягой утверждаю:
Одной ирландской леди красота
Увянет незамеченной, я знаю,
Не оживив ни одного холста;
И если злое время, все меняя,
Морщинами сей лик избороздит,
Ничья нам кисть его не сохранит!
120
Такою же была и эта фея;
Хоть не испанским был ее наряд
Попроще, но поярче, веселее.
Испанки избегают, говорят,
Материй ярких — хитрая затея!
Но как они таинственно шуршат
Баскинами и складками мантильи
Веселые прелестницы Севильи!
121
Но наша дева в пестрые цвета
Была с большим уменьем разодета.
Все было ярко в ней — и красота,
И золото, и камни — самоцветы.
И кружевная тонкая фата,
И поясок, и кольца, и браслеты,
И туфельки цветные; но — ей-ей!
Чулок на ножках не было у ней!
122
Костюм ее служанки был скромнее,
Из пестрых тканей, более простых;
Фата была, понятно, погрубее,
И серебро монет в кудрях густых
(Оно приданым числилось за нею,
Как водится у девушек таких).
Погуще, но короче были косы.
Глаза живее, но чуть-чуть раскосы!