Дон Жуан оставил открытым, чем закончился эпизод с невестой из кавказской деревни. Да я и не хотел знать никаких подробностей, уж во всяком случае, самых примитивных. Конец этой истории был для меня ясен с его первых слов. В своей обычной манере он поведал, особенно с момента, как сам стал действующим лицом, о своих активных шагах главным образом в форме отрицания или очень коротко, быстро перескакивая с одного на другое, как говорят обычно о том, о чем и говорить-то не стоит. Для него достаточно было сказать, что после того, как он постоял в дверях, он не подошел к молодой женщине. Но и не проигнорировал ее или что-нибудь такое в этом роде. И не остались они вдвоем в соседнем помещении, и не исчезли неизвестно куда, покинув свадьбу. И даже не обмолвились друг с другом ни единым словом: ни «Идем!», ни «Сейчас!», ни «Пора!». И хотя они без всякого стыда и страха были все время вместе, как только могут быть вместе двое — открыто, средь бела дня и среди приглашенных на свадьбу гостей, — никто не обратил на них внимания, не говоря уже о том, что никто ничего не заметил и не увидел; ими завладел тот другой отсчет времени, как это случается с теми, кто сливается в своих чувствах воедино. И, как это обычно и бывает, их время вступило в свои права и сделало возможным, что они стали невидимыми для других, словно проносящиеся мимо в танце пары, за которыми человеческий глаз не успевает, с одной стороны, уследить, а с другой — упускает в силу своей медлительности из виду, что вращаются они в своем порыве уже как единое целое.
Однако неделей позже Дон Жуан рассказал мне кое-что еще, что произошло в тот день до того и к каким последствиям привело. Про себя ему, впрочем, тоже было что сказать — он совершил пусть и не ахти какой героический, но все же поступок. Сделав наконец-то обходной маневр, он приблизился к невесте и открылся ей, послав с некоторого расстояния, как и положено, откровенный взгляд, но отступил несколько шагов, чтобы вокруг него образовалось магнитное поле притяжения, чему молодая женщина, не колеблясь, и это было так естественно, мгновенно подчинилась. Примечательно, пожалуй, то, что Дон Жуан, если в его истории вообще присутствуют какие-либо внешне активные действия с его стороны, всегда упоминает о них только мельком, тогда как для повествования о событиях внутреннего свойства и возникающих из-за этого запутанных ситуациях всегда набирает полную грудь воздуха и берет медленный разгон.
Сближению обоих благоприятствовал неожиданный случай, чуть не закончившийся смертельно для бедного человека. Одному из гостей попала не в то горло рыбья кость, он мог, того гляди, задохнуться. Весь большой зал охватила паника, все повскакали с мест, принялись громко кричать, но постепенно крики перешли в жалобные стоны и беспомощные стенания, а потом во всеобщее изнеможение — все только стояли и хватали ртом воздух, под конец же вовсе впали в безмолвное оцепенение. Пострадавший тем временем повалился на пол и катался с красным лицом, темневшим на глазах у всех. Стоявшие вокруг бесперебойно давали советы, выкрикивая их ему в лицо, для чего наклонялись к самому полу. Но задыхавшийся человек уже ничего не слышал и только, дергаясь в конвульсиях, тут же выплевывал куски хлеба, которые ему пихали в рот, чтобы он пожевал их и проглотил вместе с костью. Вдруг он почувствовал на себе взгляд, помогший ему прийти в себя, — все прошедшее время он умоляющими глазами искал этой помощи. Ее мог, впрочем, оказать ему любой, для этого не требовалось никаких особых талантов или знаний. На мгновение он успокоился, и этого было достаточно, чтобы принять помощь со стороны. Ему по-боксерски сильно стукнули сзади по спине, и раз, и два, и наконец ему удалось исторгнуть из себя эту злополучную кость, или чем он там подавился, и так далее и тому подобное.
Казалось, не одному только этому человеку — всем присутствовавшим в зале заново подарили жизнь. Вместе со спасенным они сидели в той же позе, вздыхали и кряхтели, переводили дыхание и все такое прочее. Смерть внезапно оказалась рядом, каждый почувствовал ее дыхание на себе и пусть не с такой остротой, но видел, с каким трудом выплюнул ее из себя пострадавший, и не было никого, кто бы не ощутил перед лицом смерти, коснувшейся другого, призрачность жизни. Какая же началась после этого бешеная пляска, в ней участвовали даже те, кто до сих пор не выходил в круг или давно уже этого не делал, и все они танцевали без признаков дикости или хмельного угара, во всяком случае вначале. Они возбужденно разговаривали друг с другом — и случайные гости, как это принято на кавказских свадьбах, и родственники жениха и невесты, возможно издавна враждовавшие семьями, — чему немало способствовало неожиданное обилие вина на столах, мгновенно появившегося, по обычаям Грузии, в больших бутылях даже и на маленьких столиках. И неизвестно откуда взявшиеся дети, без бокалов вина, горячо целовали своих родителей, отца и мать, обнимали их за шею, хотя было совершенно ясно, что такие действия необычны для свадебного застолья.