И снова о том же: в одном из языков для определенного отрезка времени или временной паузы употребляется выражение «ни в какое время» — «ни в какое время добрался он из пункта А в пункт Б». Дон Жуан часто прибегал к этому выражению — и часто, правда в несколько измененном виде, в рассказе о семи днях его времени женщин. Ни в какое время наступило для него на пустыре в Дамаске, с женщиной под боком, утро. Ни в какое время песчаная буря превратилась в беззвучный, предрассветный, ласкающий ветерок «Из Йемена дует», — неожиданно произнесла женщина. Уже кричали по всей Сирии петухи, городские и сельские. Уже разносился клекот индюков, — нет, они клекотали и резко кричали всю ночь напролет. Уже издали пронзительные звуки павлины, — нет, и эти не замолкали всю ночь. Ни в какое время раздались с минаретов голоса муэдзинов; ранняя утренняя молитва была слышна во всем городе, — произносилась ли она живьем или звучала с заезженной потрескавшейся пластинки или старой магнитофонной ленты с шумовыми помехами? Вместо песчаных клубов в воздухе носились пары бензина. Уже протянулись по небу в солнечном сиянии белые полоски от самолетов, уже проносились зигзагами в стремительном полете ласточки, уже светился солнечным светом неприкаянный тополиный пух, метавшийся по воздуху, словно пучки ваты. И что-то визжало и орало — рев, начавшийся не только что, тем более что у арабов это не мог быть визг свиньи, отправляемой на бойню; что-то жалобно хныкало и всхлипывало, временами затихало, но не умолкало насовсем, — нет, да это и не животное, но и не человек, во всяком случае, не взрослый, а может, еще не совсем взрослый, а если взрослый, то покинутый Богом и миром, рыдающий, как малолетний ребенок, — и так без конца, всю ночь напролет, ни на минуту не переставая и не замолкая.
Потом наступил момент, когда Дон Жуан и его женщина синхронно вернулись назад в привычное для них измерение времени. (То, что для нее это снова было не совсем так, он узнал чуть позже, а потому ему опять не оставалось ничего другого, как только встать и уйти.) Они расстались не здесь и не сразу. Он еще пошел сначала к ней домой. Она подарила ему свой медальон с «рукой Фатимы»[5]. Они вместе позавтракали, и ее ребенок, проснувшись, завтракал вместе с ними. Он сидел за столом рядом с незнакомцем как ни в чем не бывало. Присутствие Дон Жуана было для него что-то большее, чем просто само собой разумеющееся дело. Он тихо смотрел на него сияющими глазами, словно видел того, кого давно ждал. Этот чужой за столом, останется он или нет, был другом. (Место кавказского жениха занял в Дамаске ребенок)
Его слуга спал по соседству в ночлежке в комнате для приезжих. На стук Дон Жуана никто не ответил. Дверь не была заперта, и он вошел. В помещении кромешная тьма, ставни наглухо закрыты, ни щелочки, ни просвета. Слабая вспышка, отблеск сигареты, и мгновенно рядом вторая. Кроме затягивания сигаретой и струйки дыма, каждый раз в двойном исполнении, ни единого шороха, и так довольно долго; пока Дон Жуан не подошел на цыпочках к окну, тихо, словно слуга — это он, а двое лежащих в постели — его господа, отдернул занавеси и по возможности тихо раскрыл ставни. В течение всего этого времени парочка, не чувствуя себя ослепленной дневным светом, продолжала лежать, затягиваясь сигаретами, как в ночной сцене порнофильма, и глядела на третьего так, будто его в комнате и не было.
А тот, конечно, специально на них не смотрел, больше наблюдал за дорогой в утренние часы, но все же увидел, бросив беглый взгляд на слугу и женщину, характерную, впечатляющую картину, забыть которую невозможно даже и после побега из Дамаска. Между прочим, рассказывал он мне потом, если даже не фиксировать особо свое внимание на этой сцене, а только мельком взглянуть на женщину, она все равно врезалась бы в память как нечаянное видение, как застывшая картина ужаса. Все как обычно: единственное, чем поражала новая пассия его слуги, — ее бросающееся в глаза уродство, или безобразность: лицо, покрытое угрями, оспинами или зарубцевавшимися язвами проказы, а вдобавок ко всему бесстыдно блаженная улыбка, когда любовник, на котором вчерашние укусы и царапины за ночь зажили, будто их и в помине не было, беспрестанно попыхивая сигаретой, дергал девицу за волосы, тискал ее грудь и особенно страстно трудился над ее чрезмерно длинным и, конечно, кривым носом, одним словом, выражал одновременно свое неистовство и наслаждение, нежность и отвращение, пресыщение и голод, страстное желание и чувство вины (причем последнее отнюдь не связанное с появлением господина).
5
В мусульманской традиции дочь Магомета; считается, что Фатима способна защищать людей от злых сил; традиционный символ-оберег — рука с разведенными в стороны пальцами — часто называется «рукой Фатимы».