Неделей позже та ночь и половина следующего дня в Дамаске обогатились в памяти Дон Жуана, возвращавшегося к ним в своих воспоминаниях, следующими подробностями: муж и жена внизу на улице перед той самой ночлежкой; женщина, уже старая, бредет вслед за таким же старым мужчиной, на большом расстоянии, которое, несмотря на то что она ускоряет шаг, а он, казалось, замедляет его, не уменьшается. (Такие пары встречались ему и на Кавказе, только там все было наоборот: мужчина шел за женщиной, на большом расстоянии от нее, она шла размеренным шагом, а он размахивал руками, словно рулил, а ноги семенили трусцой.) И тут с островка густой травы снялась птица и, словно лягушка, плюхнулась в такую же траву рядом. А ребенок у родника споткнулся о камни и долго, долго пытался не заплакать, кусая губы. Но потом…
По дороге в порт-анклав Сеута, — и это в воспоминаниях скорее дорога, чем путешествие — на Дон Жуана напала страшная зевота. Причиной тому не была усталость, как у его слуги, сидевшего несколькими рядами сзади него, словно незнакомый пассажир, не имеющий ни малейшего отношения к господину на этом длинном отрезке совместного пути. Зевота Дон Жуана, напавшая на него, была сродни той, когда человек, находясь на волосок от смерти, спасся только чудом. Так зевают, избежав в последний момент крайней опасности, например почувствовав твердую почву под ногами перед тем, как сорваться с отвесной скалы, или попав в одну из военных переделок, не самую остроумную из них, например, когда у героя сражения остался вдруг в зубах от сигареты, которую он только что закурил, лишь крошечный, срезанный вражеской пулей окурок — так близко пролетела она от его головы.
Он непрестанно зевал, но был настроен решительно. Его жизнь и рассказ о ней больше не будут вестись спустя рукава. Оказавшись в безопасности, Дон Жуан испытал необыкновенный прилив энергии. И поскольку сама безопасность наверняка носила лишь промежуточный и кратковременный характер, стоило воспользоваться ею во время путешествия по североафриканскому побережью и сполна вкусить радость жизни, не дожидаясь, пока аналогичная ситуация в другом месте не окажется своей противоположностью.
Это желание насладиться жизнью вскоре пробудило в нем предвкушение радостной встречи с женщиной, незнакомкой, которая, возможно, станет частью его уже на следующем этапе пути, а он, в свою очередь, частью ее, и он радовался этому своему предчувствию в третий день своей недели женщин, и не только встрече с этой женщиной, но и с той, что будет после нее. Одновременно он не расставался со своей печалью, своей безутешностью, не отпускавшей его ни на шаг и следовавшей за ним по пятам. Но постепенно без всяких усилий с его стороны возник сам по себе план. Дон Жуан был во время бегства очень миролюбив — все этапы его бегства были, по сути, воплощением мира: только во время бегства его охватывал абсолютный покой. Беспокойным Дон Жуан становился снова, когда подъезжал к очередному населенному пункту, где ему грозила новая встреча с женщиной. Непосредственно перед этим он, собственно, уже не имел ничего против вмешательства высших сил, мирового пожара, землетрясения, даже конца света. Но время шло, и вскоре он понимал, что встреча неотвратима. Военное положение в Сеуте делало ее, «как уже было сказано», даже вынужденной. И нигде в эти дни не царило такого насилия, как между ним и женщиной. Про «любовь» Дон Жуан не сказал ни слова. Это только ослабило бы впечатление от того, что там произошло.
Что касается женщины в Сеуте, Дон Жуан едва ли сказал больше того, чем как проходило их первое и окончательное противоборство друг с другом вдали от людских глаз. Она не шла за ним ни после праздника, ни после еще какого-либо сборища, удаляясь подальше от толпы. Она с самого начала была там, перед заминированной и опутанной в несколько рядов колючей проволокой пограничной полосой, которая, однако, не могла воспрепятствовать тому, чтобы народы близлежащей марокканской и расположенной чуть дальше мавританской пустыни могли контрабандой перебираться через находящийся во владении Испании порт Сеута на другой берег Средиземного моря, в обетованную Европу. Это происходило здесь, за цитаделью, непосредственно у него за спиной. Женщина шла за ним по плотно утрамбованной песчаной полосе, преследуя его, как, по-видимому, преследуют обычно на улицах мужчины женщин, правда ни разу не сделав вида, что идет за ним случайно или просто находится в пути, направляясь к своей цели. Ее целью был он. И потому она не пряталась, сколько бы раз он ни оборачивался, ни за кустами, ни за руинами — не прятала себя, не опускала глаз и плеч, не сгибалась корпусом, а шла за ним широким, размашистым шагом, уперев руки в боки, гордо подняв голову и неотступно направив свой взгляд прямо на него. Время от времени она бросала в него камешки или пустые ракушки, служившие раньше домиком для улиток. На каком-то отрезке пути она вдруг исчезла, что было очень кстати. Дон Жуан лег на голую землю на живот и заснул, а когда проснулся, увидел в свете пограничных огней, без конца вспыхивавших бесшумно и ярко, что женщина описывает круги вокруг того места, где он лежит. Мало того, рассказывал он: круги все больше сужались, и, наконец, женщина, подобрав платье, перешагнула через него, лежащего, и при этом не только один раз, а еще и еще, вперед и назад, не произнося ни слова и вдобавок босая. И только тут Дон Жуан заметил, что молодая женщина беременна, и притом не первый день.