О женщине в Голландии как личности он рассказал еще меньше — что для моих ушей верного слушателя не обязательно стало разочарованием или даже вызвало недовольство: напротив. Дон Жуан рассказывал день ото дня все с большим воодушевлением, глаза его, почти всегда направленные мимо меня в пустоту, сияли, удивляясь порой некоторым поворотам в собственной истории, как, возможно, приходят в удивление, открыв неожиданно что-то новое в самом себе, потому как, рассказывая, сам слушаешь об этом, как о чем-то новом, свалившемся на тебя словно с Луны, но вовсе не означающем, что это неправда, — и только в такие моменты удивления слушатель мог видеть, что Дон Жуан, предъявлявший ему для обозрения обычно только свой «опрокинутый» профиль, вдруг глянул на него анфас.
Частью такого возрастающего день ото дня удивления от пережитого за неделю было также, что места приключений Дон Жуана все чаще и чаще оставались безымянными (женщины были ими изначально, как того и требовали правила приличия). В Норвегии тот фьорд находился поблизости от города Берген — или, может, я это так присочинил, слушая рассказ? — в Голландии вообще не всплыло никакого географического названия. О женщине там Дон Жуан единственно сообщил, что она встретилась ему, беглецу, на искусственной дюне, в действительности же на насыпной и утрамбованной куче мусора, и что она тоже была в бегах, ее преследовал по пятам сутенер, для которого она должна была в тот день ровно неделю назад впервые выйти на панель, а она ведь не какая-нибудь там «девочка легкого поведения», ни в коем разе (и Дон Жуан перешел в своем рассказе на настоящее время, бросая мне при описании своего предпоследнего этапа только отдельные реплики). Единственная другая деталь про женщину в Нидерландах: она сидит с ним у окна на берегу грахта, как по-ихнему называется канал, мимо летит тополиный пух и т. д., — и майский дождь падает редкими каплями на гладкую, словно зеркальную, при этом темную поверхность воды, и женщина, глаза полные слез, тихо произносит «Это и есть Голландия».