Что же касается Дон Жуана, то даже и этих немногих людей было для него слишком много. Они заняли его жизненное пространство, так необходимое ему в особых случаях, и угрожали вытеснить его оттуда. Он без конца считал те редкие фигуры, появившиеся в неохватном глазом районе Иль-де-Франс, словно это было огромное вражеское войско. С одной стороны, он оставался по отношению к ним крайне вежлив, приветствовал каждого встречного первым, хотя неделю назад ожидал приветствия от них, сейчас, однако, делал это так неуклюже и к тому же издалека, что его приветствия попросту никто не замечал, а если, то принимал за что угодно, только не за приветствие. С другой стороны, он вел себя вызывающе грубо. Азиатскую парочку, которая шла взявшись за руки, он толкнул, да как. Нагнув голову, двинулся на них и разогнал в разные стороны, протаранив их своим корпусом, и это не было неловким шагом с его стороны, поскольку он разразился при этом еще и проклятиями в их адрес, заявив, что это позор, раз настали такие времена, когда даже влюбленные из Срединного Царства открыто держатся на людях за руки и так далее. Но яснее всего обрисовалась для меня проблема Дон Жуана с путаницей времен при его внезапно прорвавшейся наружу «бестактности», выразившейся в необычной потребности в тактах, то есть музыке, причем все равно какой: если он усиленно избегал ее, больше, чем что-либо другое, в период нашего совместного пребывания в саду, то сейчас он испытывал прямо-таки наркотическую зависимость от мелодий, ритмов, звуков. Совершенно всерьез он спросил меня, находясь уже на кладбище, нет ли у меня случайно при себе «уолкмена».
Он и там продолжил сначала свое бормотание из нескончаемого потока чисел и хулы. Он считал подряд все могильные камни и ругал служителя кладбища, из окон домика которого, стоящего, как это частенько встречается во Франции, посреди кладбища, висели не только скатерти, но и простыни, «к тому же еще в красную клетку». Умора, да и только, но он буквально трепетал от возмущения. Дрожал всем телом. Его всего так и трясло, что называется, наперекор ритму времени. Момент внутреннего сдерживания наступил только при созерцании пустынных проходов в глубине кладбища позади могил Сен-Ламбера, хранивших память о монахинях монастыря Пор-Рояль, посчитавших однажды, что милость Божья не пожизненная рента для избранных иезуитов, посланная им свыше, за что и были изгнаны, как еретички, из святой обители (Жан Расин, исповедовавший в юности их учение, назвал в своей книге в честь этих женщин местность вокруг Пор-Рояля «désert»[7], что в свое время означало еще и нечто другое, не только «пустыню»). А Дон Жуан дал в тот момент котловану, вернее, яме, приютившей, по преданию, останки сестер монахинь, определение «возвышенной», хотя этим словом в действительности обозначают обычно нечто возвышающееся, другими словами, поднимающееся над землей как что-то рельефно-выпуклое.
Следующий момент душевного сосредоточения пришелся на время сидения за кладбищем на скамейке без спинки, где раньше была детская игровая площадка — искусственный холм с лесенками и разрушившимися от времени деревянными ступеньками, — теперь только глинистая размытая земля, принявшая форму маленькой конусообразной пирамиды, закрытой со всех сторон поднявшимся вокруг лесом. У нас под ногами — вытоптанный песок с ямками, в которых купаются обычно воробьи, и каждая отдельная ямка из года в год остается на своем месте, ежегодно подновляемая новоиспеченным выводком молоденьких воробышков, а все прочие птичьи породы, тоже с удовольствием барахтающиеся в песчаной пыли, оставляют после себя на песке следы, похожие на звездочки, напоминающие вкупе созвездие Большой Медведицы. Большая Медведица и воробушки — совсем недурная компания. Дон Жуан сидел и считал ямки; на сей раз без всякой навязчивости со стороны чисел и цифр. И в сопровождении так хорошо знакомых мне вздохов. Кто сказал, что печаль непременно должна быть обременительной? Для Дон Жуана было так естественно заговорить вдруг про небо, он поднял наконец голову и воскликнул: «А вот и небо!» А потом на площадку прибежали дети, двое, и принялись играть. Во влюбленную парочку, охваченную любовной лихорадкой: все как положено — вздохи и стоны, а под конец оба высунули от усталости языки.