ДОНЪ ЖУАНЪ. За все это я заплатилъ Лепорелло кошелькомъ золота.
МАРІАННА. Вотъ онъ!
ОБЫВАТЕЛЬ. Красивому промыслу посвятили вы себя, любезный!
ДОНЪ ЖУАНЪ. Наученный имъ, крадусь темнымъ коридоромъ. Нащупываю стѣны. Не видать ни зги. Наконецъ дверь; толкаю на удачу и — при свѣтѣ ночной лампы — въ прелестно убранной спальнѣ — вижу прекраснѣйшую женщину, какую когда-либо видѣли смертные глаза.
ГАБРІЭЛЛА. Ахъ, какъ я испугалась!
ДОНЪ ЖУАНЪ. Устремляюсь къ красавицѣ, говорю ей нѣжныя слова…
ГАБРІЭЛЛА. Я не слышала и не поняла ни одного, потому что зажала уши.
ДОНЪ ЖУАНЪ. Стараюсь обнять ее, коснуться ея устъ. Она бьется, кричитъ, бранитъ меня ночнымъ воромъ, рветъ волосы на себѣ, рветъ волосы на мнѣ…
ГАБРІЭЛЛА. Жаль: мало!
ДОНЪ ЖУАНЪ. Я со стыдомъ и ужасомъ убѣждаюсь, что плутовство слуги сыграло со мною скверную штуку и завело меня, вмѣсто логовища жрицы любви, въ святилище добродѣтельной Лукреціи.
ГАБРІЭЛЛА. Надѣюсь.
ДОНЪ ЖУАНЪ. Я страшно застѣнчивый человѣкъ, господа. Въ особенности, предъ женщинами. Добродѣтели свойственно повергать меня въ оцѣпенѣніе. Какъ пень, стоялъ я, недвижный, предъ нею.
ГАБРІЭЛЛА. Совершенно — привидѣніе, которое не успѣло исчезнуть, когда запѣлъ пѣтухъ.
ДОНЪ ЖУАНЪ. Хочу извиниться — языкъ прилипъ къ гортани, хочу бѣжать — ноги не несутъ!
ГАБРІЭЛЛА. Тогда я бросаюсь на него…
ДОНЪ ЖУАНЪ. Какъ разъяренная львица…
ГАБРІЭЛЛА. И, покуда онъ стоитъ, какъ истуканъ, выхватываю изъ ноженъ его собственную шпагу!
ВСѢ (рукоплещутъ). Браво, синьора, браво!
ДОНЪ ЖУАНЪ. Нездѣшній ужасъ потрясъ меня! Мнѣ почудился въ ней слетѣвшій съ неба грозный ангелъ!
ГАБРІЭЛЛА. Клянусь жизнью человѣка, бывшаго моимъ мужемъ, я убила бы васъ, если бы вы не убѣжали!
ЛЕПОРЕЛЛО. Я предпочелъ бы, чтобы вы поклялись собственною жизнью.
ГАБРІЭЛЛА. Клятва жизнью женщины слишкомъ ничтожна для такой важной минуты.
ДОНЪ ЖУАНЪ. Бѣгу, куда глаза глядятъ, толкаю двери, опрокидываю мебель…
ГАБРІЭЛЛА. А я за нимъ!
ДОНЪ ЖУАНЪ. Хочу объяснить, — не слушаетъ, прошу пощады, — не внемлетъ…
ГАБРІЭЛЛА. У добродѣтели нѣтъ ушей для воплей порока.
ДОНЪ ЖУАНЪ. Наконецъ мнѣ удается откинуть какую-то щеколду — и, въ тотъ самый мигъ, когда, я чувствую, остріе шпаги уже холодитъ мой затылокъ, я скорѣе падаю, чѣмъ выбѣгаю на крыльцо…
ГАБРІЭЛЛА. А я за нимъ!
ДОНЪ ЖУАНЪ. Синьоры! Вы слышали мое откровенное покаяніе. Объявляю себя къ услугамъ всѣхъ родственниковъ и друзей этой дамы во всѣхъ видахъ удовлетворенія. Но, прежде чѣмъ прольется кровь, считаю долгомъ заявить во всеуслышанье: если я, по несчастной ошибкѣ, велъ себя, какъ Тарквиній, то синьора Габріэлла оказалась въ тысячу разъ и цѣломудреннѣе, и храбрѣе Лукреціи!
ВСѢ. Да здравствуетъ неаполитанская Лукреція! Да здравствуетъ синьора Габріэлла!
ГАБРІЭЛЛА. Благодарю васъ, сосѣди. Вы дѣлаете мнѣ слишкомъ много чести. Единственная моя заслуга: мнѣ удалось показать этому чужестранцу, что, слава Богу, есть еще честныя женщины въ Неаполѣ. Что касается васъ, синьоръ, искренность вашего раскаянія убѣждаетъ меня простить васъ. Будьте впередъ осторожнѣе и больше уважайте насъ, женщинъ: я не ищу отъ васъ другого удовлетворенія.
ОБЫВАТЕЛЬ. Еще разъ: да здравствуетъ синьора Габріэлла!
ВСѢ. Да здравствуетъ синьора Габріэлла!
ДОНЪ ЖУАНЪ. Теперь поговоримъ съ тобою, Лепорелло. Безсовѣстный! Неблагодарный! Не былъ ли ты для меня скорѣе другомъ, чѣмъ слугою? Не говорилъ ли я тебѣ вчера, что для меня изъ всѣхъ возможныхъ женщинъ міра твоя жена, если бы она была у тебя, самая неприкосновенная святыня?
НИЩІЙ. Вы говорили, синьоръ. Я слышалъ собственными ушами.
ДОНЪ ЖУАНЪ. Зачѣмъ ты скрылъ отъ меня, что женатъ и кто твоя жена? Смотри, коварный: только счастливый случай и цѣломудренная энергія синьоры Габріэллы спасли меня отъ преступленія, а всѣхъ насъ троихъ отъ несчастья!
ЛЕПОРЕЛЛО. Господа! Факты противъ меня, но факты же меня и оправдаютъ. Донъ Жуанъ! Согласитесь, что, когда я васъ зналъ, вы были человѣкъ грѣшный.
ДОНЪ ЖУАНЪ. Согласенъ.
ЛЕПОРЕЛЛО. Вы думали только о женщинахъ и нисколько о добродѣтели. Такимъ же встрѣтилъ я васъ и вчера. Я, за десять лѣтъ, остепенился, вы ничуть. И, когда я пробовалъ васъ образумить, вы кощунственно возразили, будто мораль идетъ ко мнѣ не больше, чѣмъ тонзура балеринѣ.
ДОНЪ РИНАЛЬДО. О, ужасъ!
ДЖЮВАННА. И не отсохъ же языкъ у нечестивца!
ЛЕПОРЕЛЛО. Опасное состояніе души вашей огорчило меня, синьоръ. Вы неисправимый рецидивистъ, синьоръ. Однажды васъ уже брали черти — вы вернулись отъ нихъ, ничему не научившись и ничего не забывъ. Говорятъ, будто гдѣ чортъ не сможетъ, туда онъ бабу пошлетъ. И вотъ, въ интересахъ гибнущей души вашей, я рѣшилъ дать вамъ просвѣтляющій урокъ при помощи этой женщины, въ добродѣтель которой я вѣрю, какъ въ солнечное затменіе!
ДОНЪ ЖУАНЪ. Если таково было твое намѣреніе, любезный Лепорелло… (Тихо.) То-то, плутъ! будешь впередъ интриговать противъ меня?
ЛЕПОРЕЛЛО. И другу, и недругу закажу. (Вслухъ.) Рѣшаясь на испытаніе, въ которомъ Донъ Жуанъ потерпѣлъ такое нравоучительное пораженіе, я ничѣмъ не рисковалъ, синьоры. Я слишкомъ хорошо зналъ свою Габріэллу. Ея добродѣтель подобна пористому камню, пройдя сквозь который даже гнуснѣйшая грязь истекаетъ водою чистою, какъ слеза.
ДОНЪ ЖУАНЪ. Ты могъ бы лучше выбирать свои выраженія, любезный.
ЛЕПОРЕЛЛО. Это такая женщина, что, въ ея присутствіи, даже донъ Ринальдо минутъ пять чувствуетъ себя порядочнымъ человѣкомъ. Я заранѣе зналъ, что изъ встрѣчи съ Донъ Жуаномъ не она выйдетъ обольщенною, но онъ посрамленнымъ и исправленнымъ. Былъ ли я правъ? Они оба предъ вами. Спросите.
ГАБРІЭЛЛА. Если точно таковы были ваши намѣренія, милый Эджидіо… (Тихо.) Не воображайте, что вамъ удастся вырядить меня въ дуру. Я теперь хорошо васъ поняла, что вы за птичка.
ОБЫВАТЕЛЬ. Долженъ сознаться, что я пораженъ глубиною вашего довѣрія къ женѣ. Я ни за что не рѣшился бы на подобный опытъ съ моею Эрменгардой.
ВТОРОЙ ОБЫВАТЕЛЬ. Ни я съ Джуліей.
ВСѢ. Ни мы, ни мы, ни мы!
ОБЫВАТЕЛЬ. Тѣмъ непростительнѣе, при столь добродѣтельной женѣ, вашъ проступокъ съ Маріанною.
ЛЕПОРЕЛЛО. Нѣтъ, синьоръ.
ОБЫВАТЕЛЬ. Какъ? вы опять отрицаете?
ЛЕПОРЕЛЛО. Я отрицаю не фактъ, но проступокъ. Маріанна! Покажите вашу индульгенцію.
МАРІАННА. Ой, что вы, хозяинъ! Свѣтло.
ЛЕПОРЕЛЛО. Вотъ документъ, по которому Маріанна можетъ грѣшить, не согрѣшая. Грѣхъ, который, утративъ элементъ грѣха, сохранилъ элементъ удовольствія, не есть ли уже не грѣхъ, но доброе дѣло?
ДОНЪ РИНАЛЬДО. А вѣдь въ самомъ дѣлѣ?
ДОНЪ ЖУАНЪ. Я слѣдовалъ этому правилу всю свою жизнь.
ЛЕПОРЕЛЛО. Содѣйствовать доброму дѣлу не значитъ ли совершать, въ свою очередь, доброе дѣло?
ДОНЪ РИНАЛЬДО. Еще бы! Мы, ученые, называемъ это накопленіемъ атмосферы добра.
ЛЕПОРЕЛЛО. Превосходно! Не ясно ли, что, чѣмъ усерднѣе Маріанна будетъ пользоваться своею индульгенціей, тѣмъ гуще будетъ накопляться вокругъ нея атмосфера добра? И не ясно ли, что всякій, ей содѣйствующій, достоинъ отнюдь не сѣченія на площади, но, напротивъ, признательности за общественную заслугу?
НИЩІЙ. Я вамъ говорилъ, что онъ въ логикѣ чортъ!
ОБЫВАТЕЛЬ. Вы заставили меня задуматься.