— Значит, можно?! — неосмотрительно вырвалось у Трифона.
— Да, вот я и увидел вас насквозь. Монаха не трогать. Просто работайте лучше.
Шевельнулась бахрома на кайме парчи.
— Кто эта умершая? — спокойно продолжал голос сверху.
— Донья Соледад, внучка маркиза Эспиноса-и-Паласио.
— Точно ли, что она отравилась из-за Мигеля?
— Точно, ваше преосвященство.
— И что он теперь?
— Я видел его с некоей девицей простого звания. Очень красивой.
— Очень красивой? — Голос в вышине насмешлив.
— Но это ведь важно, ваше преосвященство.
— Это естественно, Трифон.
Снова минута тишины. Но вот шевельнулись шелк и парча:
— Следить за каждым шагом. Навестите его как можно скорее. После доложите мне. Напишите также подробный отчет его родителям. Ничего не утаивать. Ступайте.
Белая рука небрежно начертала в воздухе знамение креста, и Трифон вышел неверной поступью.
И вот уже много часов стоит он в нише стены напротив дворца Мигеля, не спуская глаз с ворот.
Вышла девушка под густым покрывалом.
— А, вот он, мой час! — торжествует Трифон. — Войду, застигну врасплох, найду ложе, смятое гнусным любострастием, чаши с вином, стол, накрытый для разнежившейся парочки, покой, полный цветов и ароматов…
Трифон проносится по двору, не отвечает на вопрос Висенте, отталкивает Каталинона на лестничной площадке и врывается в комнату Мигеля.
В печальном и хмуром покое Мигель склоняет колена перед распятием, страстно обхватив подножие креста.
Трифон застыл на месте.
— Как вы входите, падре? — строго оборачивается к нему Мигель.
— Прощенья, ваша милость! Некое предчувствие, подсознательное предчувствие… — заикается Трифон. — Я подумал, что нужен вам, и вошел без доклада… Простите, прошу…
— Как молятся за мертвых? — тихо спросил Мигель.
Трифон осекся.
— «Господи всемогущий, смилуйся…» — ответил он машинально, обводя глазами комнату. — Но лучше всего помогает святая исповедь и причастие…
— Я не желаю исповедаться, — властно произносит Мигель. — Я хочу молиться за мертвых, как я сказал.
Трифон поклонился, проглотил приготовленную проповедь и стал на колени рядом с Мигелем. Он произносит слова молитвы, Мигель повторяет за ним:
— Господи всемогущий, смилуйся над душою, что покинула грешное тело и отправилась в путь к тебе…
Вороной конь одним духом домчал Мигеля от Кордовских ворот до узенькой улочки Торрехон — только искры летели из-под копыт. Мигель соскочил с седла перед заведением «У херувима», бросил поводья слуге и вошел. В зале, окутанном мутным дыханием коптящих свечей, запахи вина и оливкового масла. Багровые портьеры колышит сквозняк, за ними — приглушенные голоса.
Мигель, мрачный, проходит среди столиков, как бы ища кого-то. Девушки отталкивают назойливые руки мужчин, что шарят по их телам, и с вызовом смотрят на сеньора, который недавно проповедовал здесь чистоту тела и души.
— Кого вы ищете, благородный сеньор? — надменно спрашивает Лусилья, осчастливливавшая собой тощего студента.
Мигель остановил на ней взгляд. Черная, как ночь, как грех, в ней обаяние хищника.
— Тебя, — отвечает он.
Лусилья встала, потрепав студента по худой щеке:
— Пока, теленочек!
Однако «теленочек» решил отстаивать свои права.
— Это моя девушка! — дискантом пискнул он. — Что это за нахал? Как он смеет отнимать тебя!
— Он большой барин, а ты бедняк, — безжалостно объясняет Лусилья и добавляет шепотом: — Мой постоянный клиент, понятно?
— Какое мне до этого дело — ты останешься со мной! — кричит студент.
— Итак, вы все-таки пришли, ваша милость? — раздается за спиной Мигеля глубокий, плавный, как волны, голос.
Не снимая руки с эфеса шпаги, Мигель обернулся и увидел Руфину. В черном длинном платье, застегнутом наглухо под самым горлом, в платье из шелка и кружев, но без единого украшения, стоит перед ним госпожа.
— Я знала, что вы придете, — вполголоса добавляет она.
— Придется тебе отпустить меня, миленький, — вырывается Лусилья от студента, который держит ее за талию. — Его милость требует меня…
— Вы выбрали Лусилью? — улыбается госпожа.
— Да, его милость выбрал меня, а этот дуралей не отпускает!
— Нет, — отсутствующим тоном говорит Мигель, не Отрывая взора от госпожи.
— Как это нет? — вскидывается Лусилья. — Вы же сказали…
— А теперь не говорю, — словно в полусне парирует Мигель.
— Тогда выбирайте другую, ваша милость, — приветливо предлагает Руфина.
— Можно вас, сеньора? — вырвалось у Мигеля.
Женщина в черном, наглухо застегнутом платье усмехнулась.
— Пожалуйста, пойдемте.
За рядом багровых портьер, там, где кончается царство винно-кровавого цвета, дубовая крепкая дверь. Руфина отомкнула ее, и Мигель очутился в небольшой комнате, где все — белое, кроме голубого дивана и двух голубых кресел, все сияет, озаренное пламенем семи свечей в оловянном подсвечнике.
Стоит Мигель посередине комнаты, а в голове его хаос мыслей. Стоит, обуреваемый вожделением, отчаянием, тревогой. Удивительна эта женщина! Она как гранитный столп, подпирающий белые небеса. Геката на перепутье весенней ночи. Геката, повелительница далей, являющаяся в местах уединенных и мрачных. Тень далии на сияющем диске луны. Силуэт птицы на белоснежном облаке…
— Я хочу вас, сеньора, только вас! Вы желаннее всех ваших девушек, — пылко восклицает Мигель.
— Возможно. — Она улыбнулась. — Однако не всякий это видит. Зато у них есть то, в чем я не могу с ними равняться, как бы привлекательна я ни была: молодость.
— Да, молодость… — задумчиво произносит Мигель. — Глупая, незрелая молодость, не знающая, куда себя девать… У которой сердце дрожит, которая жаждет, сама не зная чего…
— Вы сами молоды.
— Я говорю и о себе, сеньора, — с жаром подхватывает Мигель. — Сам себя хулю, ибо не понимаю, что говорит мне тот голос, который будит меня среди ночи, не понимаю, отчего бьет меня озноб под палящим солнцем, не знаю, куда несут меня ноги, когда я выхожу из дома, не знаю даже, зачем я существую и что мне здесь нужно, даже того я не знаю, нужно ли мне вообще хоть что-то. Я молод, а мысли о смерти наваливаются на меня. Должно ли так быть? В порядке ли это вещей?
Руфина села на диван, привлекла Мигеля к себе. Погладила по голове, легонько касаясь кудрей.
— Отдохните немножко, мальчик. Вздохните свободно — смотрите, ночь тепла и спокойна. Утром на траву, на плоды падет роса — не так ли? В вас — больше жара, чем в тех, кого бьет лихорадка. Мой милый, вы слишком поспешно преследуете вами же выдуманный образ.
Мигель быстро поднял голову:
— Откуда вы знаете?
— Гонитесь за призраком, за тенью, но в вас самом все еще неясно…
— Я хочу счастья.
— Его хотят все.
— Но — счастье исключительного!
— Многие желают того же.
— И красоты!
— И к ней стремятся многие.
— Любви!
— Ах, мой мальчик, это так обычно…
— Нет, нет, я хочу женщину, единственную, самую прекрасную, самую удивительную…
Улыбается Руфина:
— Такова любая из нас.
— Нет, — резко возразил Мигель. — Любой из вас чего-то недостает, чтоб быть совершенством.
— Даже зная об этом, мы не желаем в этом признаться.
— Но не можете отрицать!
— Я и не отрицаю, мой сеньор. Не сказала ли я вам, что мне, например, не хватает молодости? Вот видите.
Тишина, словно эти двое одни посреди бесконечной ночи, в которой не шелохнется листок, ни жучок, ни травинка не шевельнутся…
Руфина гладит виски Мигеля. Заговорила тихо:
— Я думала, вы томитесь по славе, жаждете или власти, или крови, или святости, стремитесь подняться до головокружительных высот. Что хотите сделать плодородными каменистые равнины, хотите песок обратить в золото, а золото — в цветы на лугах…