— О, вы правы! — взрывается юноша. — Все это я хотел. Хотел проложить себе путь к престолу самого бога, подчинить себе толпы князей неба, достигнуть мощи божьей, стать вечным…
— Тише, мальчик, слишком многого вы хотите.
— Но самое ужасное то, что я уже не хочу этого! — судорожно восклицает Мигель. — Хочу только женщину, женщину, женщину!
— А это одно и то же, мой милый, — говорит Руфина. — Ибо любовь — небесные врата. Она не достижение всего, что задумала ваша пылающая голова, но путь к этому. Одни ищут бога посредством церкви, другие — изучая сотни томов, в которых заключена мудрость, третьи — при помощи чар и черной магии. Вы же — через женщину.
— Да, но я не только хочу искать бога и найти его, я хочу столкнуть свою силу с его силой…
— Или слиться с ним воедино, — закончила женщина.
Мигель, пораженный, вздрогнул, устремил взгляд на пламя свечей. Помолчав, тихо сказал:
— Как вы поняли это? Бороться — и слиться… Как это близко…
— Как это походит на любовь…
— О, найти женщину! — горячо прорывается у Мигеля. — Женщину, которая сочетает в себе нежность всех матерей и страстность всех любовниц, которая была бы пламенем и прохладной водой, мудростью и сумасбродством, детскостью и искушенностью… Женщину, древнюю, как мир, и юную, как дитя, мягкую и твердую, жестокую и преданную, женщину, от которой бы пахло смрадом кабака и ладаном храма, которая была бы ложем и надгробием, человеком и зверем, святой и дьяволицей, найти жену из жен, прекрасную своей человечностью, любовным пылом, телом и духом!
Руфина улыбается молча и снисходительно, глядя в расширенные зрачки юноши.
— Скажите, госпожа моя, есть ли такая женщина? Найду ли я ее?
Сошла улыбка с ее лица, женщина стала серьезной, подняла голову.
— Найдете, — твердо сказала она.
Мигель вскочил, дрожа всем телом.
— Кто вы? — судорожно выдавил он из себя. — Кто вы такая? И чего вы желаете?
Она устремила взор в пространство и медленно проговорила:
— Покоя. Тишины. Одиночества.
— А счастья?
— Это и есть счастье для меня, мой мальчик, — престо ответила Руфина, глядя прямо в глаза ему. Потом вдруг засмеялась. — Вы не забыли цели своего посещения? И ваших слов о том, что хотите меня?
Мигель упал на колени, обнял ноги ее, воскликнул бурно, восторженно:
— О да, я хочу вас, но хочу слушать вас, положить вам голову на колени, ощущать на лбу своем ваши ладони!
Руфина погладила его по щеке и проводила на улицу другим ходом.
В комнате Мигеля сидит дон Флавио де Сандрис и шумно выговаривает сыну своего друга. Забыл-де этот сын о давних узах, связывающих его отца с доном Флавио, который готов за друга кровь пролить. Забыл Мигель и обещание свое, скрепленное рукопожатием, так долго не показывается у них в доме. В чем дело? Ученье? Не верю! Скорее вино и женщины — так?
Не успел Мигель и рта раскрыть для ответа, как в комнату влетел Паскуаль. Опешил было при виде гостя, но гнев перекипает через край, и Паскуаль, забыв о приличиях, бросает Мигелю:
— Подлец! Негодяй!
— Не видишь — гость у меня? — нахмурился Мигель.
— Гость извинит, — скрипнул зубами Паскуаль.
— Я — граф де Сандрис, — надменно произносит дон Флавио.
— Овисена, — цедит сквозь зубы Паскуаль и снова поворачивается к Мигелю. — Что ты сделал с Марией?
— Уйди, не мешай, — сухо отрезал Мигель.
— Она все время говорит о тебе и плачет. Почему?! — истерично кричит Паскуаль.
— Уйди, — повторил Мигель.
— Слышишь, чего я от тебя требую? Женись на ней! — сипит Паскуаль.
— Слышу и оставляю без внимания, — бросил Мигель. — Прощай.
— Как?! — Голос Паскуаля срывается, кровь бросилась ему в лицо, он стискивает кулаки. — Как, ты даже объясниться со мной не желаешь, подлец?
— Мне нечего объяснять тебе, — презрительно отвечает Мигель. — Быть может, она польстилась на мое богатство и увидела, что ее домогательства напрасны.
От такого оскорбления Паскуаль лишился дара речи.
— Да, — вмешивается дон Флавио. — Есть такие люди. Они похожи на воронов, подстерегающих добычу. Еще это похоже на силки для дичи или манки для птиц…
— Что вы себе позволяете? — хрипит, весь дрожа, Паскуаль.
— Да, — продолжает дон Флавио, — это смахивает на вымогательство. Дешевый способ жить…
— Я не за деньгами пришел, а чтобы вернуть ей честь! — выкрикнул Паскуаль.
— Уйдешь ли ты? — встал Мигель.
Паскуаль смотрит на его сжатые губы, вглядывается в глубину его темных глаз, и страх объемлет его. Он отступает.
— Я уйду, — просипел он, — но стократно отомщу за оскорбление!
Поникнув, бледный, обессиленный, сломленный, он выходит.
За воротами его остановил иезуит в широкополой шляпе, надвинутой на глаза.
— Простите, сеньор, что, граф Маньяра дома?
— Дома этот мерзавец, и жаль, что ваше преподобие — не палач, который явился бы снести его подлую голову…
— За что вы так браните его? — хочет знать Трифон. — Граф Маньяра — образец дворянина…
— Я расскажу вам кое-что о его совершенствах. — И Паскуаль увлекает священника за собой.
А дон Флавио хохочет во все горло:
— Я смеюсь словам этого сумасшедшего и даже ни о чем тебя не спрашиваю. Жалобы плебея ничего не значат. Но, вижу, ты умеешь пользоваться жизнью, и это мне нравится, мальчик мой. Твое место — в моем доме, ты внесешь в него оживление. Приходи, не мешкая!
Летиции и Паскуаля нет дома, и Мария пользуется минуткой одиночества. Вынув из сундука голубое платье, надела его, села к зеркалу. Это платье было на ней в том саду, где он сказал ей, что любит. Вот здесь, на рукаве, он нечаянно порвал кружево, этого места касалась его рука…
Лампа коптит, шипит фитилек, давая скудный свет. Отражение в зеркале — смутное, неясное.
Женщина, лампа — и больше никого, ничего.
В зеркале повторен образ женщины, но бесплодна красота, которой не восхищаются. О горе, где ты, мой милый, завороживший меня? Молитвенно сложены руки — врата скорби и плача. Как больно рукам, обнимающим пустоту. Темнеет и вянет лицо мое без твоего взгляда, далекий…
— Я — выгоревший дом, лесное пожарище, скошенный луг, сжатое поле. Колодец, заваленный камнями, ветка, брошенная в пыль дороги…
Сяду под сенью храма к печальным женщинам, но плакать не стану. Семь дней радости дал ты мне. Разве этого мало? Это — больше, чем вся жизнь. Возблагодарю за это царицу небесную. Разве нет людей, которых никогда никто не любил?
Но сейчас плачет овечка господня, и трудно сказать отчего — от горя, от счастья или от горькой любви, подмявшей ее. И такую ее одолел сон.
Стоит над спящей сестрой Паскуаль, задумался. Вид у нее такой, словно она счастлива. Улыбается, но в уголках глаз еще не высохли слезы. Кто посмел безнаказанно так убивать человека? Кто посмел так жестоко растоптать человеческую душу и отречься от нее? Только смертью своей сможешь ты заплатить за это, Маньяра, и я ее подготовлю. Смеешься надо мною, гордец? Знаешь — задрожу перед шпагой твоей, знаешь — безымянный обвинитель Маньяры не добьется судом ничего, и презираешь удар в спину. Но тут ты ошибся. Удар в спину — единственное, что может тебя погубить. Не кинжалом удар, не ножом — словом. Гнусно сделаться доносчиком, это — коварство и преступление. А ты не совершил преступления против нее?! Бог простит мне.
Мария улыбается сонным видениям, а Паскуаль слагает клятву мести.
В праздник святого Лазаря в Севилье ярмарка, ромериа. С утра весь город высыпает за Кадикские ворота, на луга, тянущиеся к Корре-дель-Рио и к Дос-Эрманас.
За Кадикскими воротами — муравейник: люди всех каст, от дворян до воришек, за Кадикскими воротами — день гулянья и безделья.
Айвовый сыр, пышки, андалузские сдобные булочки, финики, сладкие лепешки, соленые лепешки, жареная баранина, кролики, колбасы, паштеты и вино, вино…