— Слава Богу! — вздохнула Дори. — Только, наверное, было бы ещё лучше, будь у меня ума чуть — чуть побольше.
— Господь знал, кому что давать, когда сводил вас вместе, — ответил Донал.
— Это вы хорошо сказали, сэр! — проговорил сапожник. — Если Господь доволен тем, что Он тебе дал, и я тоже доволен, почему ты сама жалуешься?
А, Дори? Вот ответь — ка мне на это! Ну ладно, давайте лучше чайку попьём… Да, сэр, нельзя ли мне спросить, как вас зовут?
— Меня зовут Донал Грант, — ответил Донал.
— Очень приятно, мистер Грант. От нас вам почёт и уважение, — кивнул старик. — Не откажетесь ли вы помолиться перед едой?
— Может быть, сначала вы, а потом я?
Сапожник произнёс краткую молитву, и они принялись за еду — сначала за овсяные лепёшки, которые напекла Дори, а потом за пшеничный каравай.
— Вы уж простите, сэр, но нет у меня ни варенья, ни сладостей, чтобы вас угостить, — снова вздохнула Дори. — Мы люди простые. Нам и того довольно, чтобы только свои бренные жилища поддержать в добром здравии, пока Господь не призовёт.
— И хорошо, что мы об этом помним, — сказал Эндрю с непонятным огоньком в глазах. — Вот настанет срок, мы отправимся к себе домой, а жилища наши обрушатся, и нам уже не придётся о них думать да платить за ремонт. Кабы они сразу не разрушались, глядишь, в них бы бесы поселились. И тогда что?
— Да что ты, Эндрю! — воскликнула Дори. — В Писании ничего такого не говорится!
— Эх, Дори! Да откуда ты знаешь, чего нет в Писании? — ответил Эндрю. — О том, что в нём есть, ты знаешь много, этого у тебя не отнимешь. Но ты ведь ничего не знаешь о том, чего в нём нет!
— Но разве не лучше знать то, что в нём написано?
— Конечно, лучше!
— Ну и что я тебе говорила? — задорно откликнулась Дори с шутливым торжеством в голосе.
Донал понял, что попал в дом к настоящим святым чудакам, и сердце его возрадовалось. Он и сам был из таких же чудаков — то есть из тех, кто живёт ближе всех к священной простоте жизни.
Они ещё немного поговорили, и разговор их так разительно отличался от обычных пересудов за столом, что простой человек, пожалуй, поднял бы на смех и хозяев, и их странного жильца. Эндрю Комен никогда не стал бы в подробностях расспрашивать гостя о том, кто он такой, перед тем, как решить, стоит сдавать ему комнату или нет. Но теперь, когда Донал сидел за его столом, не поинтересоваться жизнью и историей своего нового постояльца было бы для старика такой же вопиющей неучтивостью. Поэтому спустя какое — то время сапожник сказал:
— А вы, сэр, сами чем занимаетесь в Божьем Царствии?
— По — моему, я понимаю, что вы имеете в виду, — ответил Донал. — Моя мама разговаривает ну точь — в–точь, как вы, так же забавно и необычно.
— Ну, это необычное — не такое уж и необычное! — заметил сапожник.
Все немного помолчали, и он продолжал:
— Если вы, конечно, хотели бы пока помолчать, подождать, пока узнаете нас с Дори получше, то это ничего. Можете считать, что я у вас ничего не спрашивал.
— Да нет, — улыбнулся Донал. — Я с радостью расскажу всё, что вы захотите обо мне узнать.
— Тогда расскажите, что сочтёте нужным, сэр, а чего лучше пока не говорить, оставьте при себе.
— Вырос я на Глашгаре, с детства пас овец да коров, — начал Донал. — Долгие годы чуть ли не жил на самой горе. Наверное, даже дома бывал меньше, чем на холмах и в долинах. Но ведь в горах Бог остаётся тем же, что и во дворцах!
— А в горах — то, наверное, ещё лучше узнаешь про ветер, про облака и про пути Господни на земных просторах! Мне — то самому больше известно, как Бог управляется в Своём доме, то есть в сердце человеческом. А вот как Он держит в порядке всё, где не живёт Сам, я почти и не ведаю.
— Но вы же не думаете, что Бога там нет? — воскликнул Донал.
— Конечно, не думаю! Я же знаю Его немного, — ответил сапожник. — Но ведь вы согласитесь, что лисья нора не так глубока, как жерло огненного вулкана? Где мелко, там даже Сам Господь глубины не найдёт. Так уж, наверное, не может Он так же глубоко проникнуть в ветер или в облако, как в человеческое сердце, хоть ветры и облака Ему и повинуются.
— А — а! Теперь я понял! — сказал Донал. — Может быть, поэтому — то Христу и понадобилось запрещать ветру и волнам [7], словно они разбушевались по своей воле, а не по воле Того, Кто их сотворил и научил летать по миру и плескаться о скалы?
— Может, и так. Но мне надо ещё подумать, прежде чем сказать наверняка, — ответил Эндрю.
Они немного помолчали. Потом Эндрю задумчиво произнёс:
7
Мк. 4:37–39. «И поднялась великая буря… А Он спал на корме на возглавии. Его будят и говорят Ему: Учитель! неужели Тебе нужды нет, что мы погибаем? И, встав, Он запретил ветру и сказал морю: умолкни, перестань. И ветер утих, и сделалась великая тишина».