— Не пугайтесь, дядя, — произнесла Арктура. — Я жива, и моя могила превратилась в храм воскресения из мёртвых. Ах, дядя, дядя! Возблагодарите со мною Бога!
Граф неподвижно стоял на одном месте, и в его голове проносились странные мысли, над которыми он сам был не властен. Неужели одно её присутствие разогнало тьму и смерть и впустило солнечный свет в старую, забытую часовню? Неужели её душа, умершая, но живая, всё это время пребывала здесь, ожидая его возвращения, чтобы простить его? Так, может, и покойная жена примет его так же, со словами прощения и любви? Граф не сводил глаз с лица Арктуры. Его губы шевельнулись раз или два, но он так и не произнёс ни слова. Потом он отвернулся, обвёл взглядом часовню и сказал:
— Теперь здесь намного лучше.
Интересно, что произошло бы с подобными душами, если бы однажды они пробудились и обнаружили, что их грехи были всего лишь кошмарным сном? Почувствовали бы они тогда, насколько омерзительны их злодеяния? И сколько из них остались бы способными снова совершить прежние грехи? Наверное, мало кто, а может, даже ни одна человеческая душа не осознаёт всей силы Божьего прощения, могущего очистить нашу совесть и память от всякой скверны. И тот, кто говорит, что даже Бог не может ничего сделать с тем, что он натворил, больше печётся о своём проклятом стыде, нежели о благословенной истине Бога — Отца. Таким людям хочется не столько покаяться, сколько хоть как — то оправдаться. Когда человек раскаивается от всего сердца, оставляя всё оправдание Богу, истина делает его свободным, и он знает, что былое зло оставило его, как выздоравливающий знает, что донимавшая его болезнь наконец — то ушла. «Я и вправду согрешил, — говорит он, — но сейчас ни за что не стал бы этого делать. Я всё тот же — но и другой! Я раскаиваюсь и никоим образом не хочу скрывать своего проступка, но теперь этот грех противен мне, противен в десять раз сильнее, чем тогда, когда он обитал в моей душе!» Если бы граф мог сказать что — то подобное, то почувствовал бы, что его душа становится похожей на открытую и вычищенную часовню, распахнутую для света и свежего воздуха. Или даже ещё лучше: его сердце стало бы свежеполитым садом, в котором только — только начал вызревать плод Святого Духа. Божье прощение врывается в стылую зиму замёрзшей души словно яркое весеннее утро, а Его осень наступает, когда всё выплачивается сполна, до последнего кодранта. Отпустить нас, не потребовав должного плода покаяния, было бы недобрым и немилостивым деянием бесов, а не прощением вечно любящего Отца. «Нет, нет! Увы, но пока что нет!» — так приходится говорить Ему над многими, многими душами.
От волнения Арктура была не в силах говорить. Она повернулась и молча вышла к парадной лестнице. Граф пошёл за ней. Пока Арктура поднималась по ступеням, ей всё время чудилось, что дядя вот — вот догонит её и вонзит ей в спину острый нож, но она упорно не оборачивалась. Она направилась прямо к себе и услышала, как дядя прошёл в свои прежние апартаменты. Войдя в гостиную, она позвонила, послала подоспевшую горничную за Доналом, и рассказала ему обо всём, что произошло.
— Я схожу и поговорю с ним, — пообещал Донал, и Арктура решила оставить всё это дело в его руках. Донал постучался к графу, вошёл и увидел, что тот лежит на диване.
— Ваша светлость, — начал он, — вы, должно быть, и сами понимаете, что ваше присутствие здесь совершенно неуместно.
Услышав его слова, лорд Морвен тут же вскипел от негодования и ярости. Уж что — что, а ненависть, живущая в его сердце, была самой что ни на есть реальной! Осыпав Донала презрительными оскорблениями, он приказал ему немедленно убираться из комнаты и вообще из замка. Донал стоял и спокойно ждал, пока эта гневная вспышка уляжется.
— Ваша светлость, — продолжал он, — я готов сделать всё, что угодно, чтобы послужить вам. Но сейчас у меня нет выбора. Я должен сказать, что если вы не покинете замок добровольно, мне придётся силой выставить вас вон.
— Что значит выставить? Да как вы смеете так со мной разговаривать, негодяй?
— Именно выставить, ваша светлость. Человек, попытавшийся убить хозяйку дома, по крайней мере, не должен в нём оставаться.