Ведь в отличие от армии флот вопреки позднейшему заблуждению пошел не за Корниловым и Деникиным, а за Лениным. Если армейские офицеры в своем выборе противоборствующей стороны разделились примерно пополам – на стороне белых воевали 57 % вчерашних царских офицеров, то с флотом вышла такая оказия – на сторону красных встали 82,5 % офицеров.
Показательно, что кроме громкой истории расстрелянного по приказу Троцкого геройского капитана Щасного, спасшего Балтийский флот для Советской России, и ряда других, менее значительных эксцессов новая власть страны вела себя корректно и даже предупредительно в отношении флотских офицеров – было понимание, что на военных кораблях без классных специалистов не обойтись. Неудивительно поэтому, что все 20‑е и до середины 30‑х годов большей частью кораблей и соединений флота Советского Союза командовали офицеры дореволюционных времен.
Что касается Гражданской войны, то многие флотские командиры просто выжидали, кто возьмет верх и вернет их на корабли, потому что было понятно – без них не обойдутся. Кстати, дефицит командного состава в ВМС Врангеля был восполняем участием в боях на его стороне французских, английских и греческих канонерских лодок.
Голод, грозно показавший себя в 1919‑м на всей территории России, к началу 1920 года на Крымском полуострове стал невыносим для тех, кто не имел права на бесплатное получение хлеба. И тогда ряд бывших офицеров императорского флота решили объединиться в организацию для выживания.
Закоперщиком в этом непростом деле выступил бывший лейтенант канонерской лодки «Терец» Евгений Гиммель. Он собрал вокруг себя несколько нуждающихся офицеров, и в январе 1920 года в его доме на Лютеранской улице (на центральном холме Севастополя) было создано «Общество взаимной помощи бывших офицеров императорского флота». Оно даже было зарегистрировано в Севастопольской городской управе, которая не увидела ничего дурного в такой автоблаготворительности.
Гиммель привлек к своей деятельности тех из бывших сослуживцев, кто имел хоть какой-нибудь «обменный фонд». Через некоторое время «Общество» стало крупнейшим складом. В домике на Лютеранской сохло самодельное мыло «кила», стояли корзины с мидиями – их добывали там же, где и сегодня, – в окрестностях Балаклавы, по сезону – абрикосы и помидоры. Но главное – книги, украшения, статуэтки – все, что хорошо обменивалось на хлеб, дороже которого в то время в Севастополе ничего не было.
Нам неизвестны истинные объемы «хлебозаготовок» лейтенанта Гиммеля, на нее намекает только квитанция о сборе за использование «Обществом» помещения купца Малюка, оставшегося бесхозным и взятым на баланс городскими властями. В этом доме (или складе, неясно) читались платные лекции по искусству и истории. Господа флотские офицеры во множестве своем были людьми начитанными, не чета армейской простоте.
Среди тех 38 человек, которые состояли в «Обществе», нам не удалось найти известных фамилий, в основном это были младшие офицеры, а также пара кондукторов и боцманов старой службы – кастовость пришлось послать к черту в тех условиях. Единственно интересное имя – мичман Нолланс. Не он ли послужил Константину Паустовскому прообразом мичмана Коланса, который пас коз на Историческом бульваре? Все может быть.
Гиммель исчез неизвестно куда, скорее всего был убит уголовниками за хлеб, в сентябре 1920 года. Без него «Общество» стало рассыпаться, да и члены его кто в эмиграцию отправился, а кто уехал из Севастополя на Южнобережье и внутренний Крым, где все-таки было больше шансов спастись и от голода, и от превратностей судьбы. Последнее упоминание об этой организации взаимовыручки встречается в «Известиях временного революционного комитета гор. Севастополя» буквально одной строкой – мол, прекращается действие договора ревкома с «Обществом взаимной помощи бывших офицеров императорского флота».
Между тем в ноябре, а тем более в декабре 1920 и январе 1921 года Севастополь накрыла просто беспощадная волна голода. Люди мерли часто, и никого не удивляла тележка с трупами, подбираемыми на улице. Конечно, это было далеко от того, что через два десятилетия будет происходить на улицах блокадного Ленинграда, но призрак того ужаса просматривался вполне. Хотя, конечно, как-то и плохого качества хлеб пекли. И о том, что его ценой была жизнь, рассказал Константин Паустовский в свой «Повести о жизни»: