Нам кажется, что при всем своем правильном отношении к православию Владимир Иванович в данном, редком для него случае проявил как раз датскую – «немецкую» – черту своего характера, ответственность и аккуратность.
Но главное, конечно, не в отношении великого титана духа к религиозным обрядам. Основным содержание его жизни была, как это ни пафосно звучит, любовь к народу, ко все трем русским народам – великорусскому, малорусскому, белорусскому.
Недаром же Виссарион Белинский писал о нем: «К особенностям его любви к Руси принадлежит то, что он любит ее в корню, в самом стержне, основании ее, ибо он любит простого русского человека, на обиходном языке нашем называемого крестьянином и мужиком. Как хорошо он знает его натуру! Он умеет мыслить его головою, видеть его глазами, говорить его языком».
Ему вторит великий земляк и друг Владимира Ивановича Даля Николай Васильевич Гоголь:
«Каждая его строчка меня учит и вразумляет, придвигая ближе к познанию русского быта и нашей народной жизни».
Казак Луганский ушел из жизни 22 сентября 1872 года в возрасте почти семидесяти одного года и похоронен на Ваганьковском кладбище Москвы рядом с женой.
Эпитафией на его памятнике очень хорошо послужили бы слова еще одного русского гения – Ивана Тургенева:
«Итак, мой бывший начальник по Министерству внутренних дел Владимир Иванович Даль приказал долго жить. Он оставил за собою след: “Толковый словарь” и мог сказать: “Exegi monumentum”. Но на кресте, воздвигнутом на его могиле, старославянской вязью написано просто: “Владимир Иванович Даль”».
– Слушайте, – Донна поднялась и начала нервно расхаживать по залу, – числить Даля за Донбассом, конечно, очень почетно и лестно, но в том же Николаеве он прожил куда больше. И положа руку на сердце, – не прими он на себя красивое звание «Казака Луганского», – разве стали бы мы так часто поминать его в связи с его местом рождения?
– Резонно, – Панас наклонил голову в знак согласия, – но разве не такова и вся Новороссия, весь Юг России. Это ведь очень донецкая поговорка, что коренными в Донбассе могут быть только зубы.
– А я слыхал ее в Севастополе, – буркнул Палыч.
– Я ж и говорю, вся Новороссия такова. Вы, Палыч, кстати, образцовый в этом плане новоросс, судя по вашей биографии. А возьмите хоть известного некогда штангиста Юрия Власова.
– А разве что? – вскинулась Донна.
– Да то, что в паспорте у него стояло: место рождения город Макеевка Сталинской области. Мама проездом родила.
– Как это проездом? – не поняла Донна.
– Я расскажу.
Юрий Петрович Власов, великий советский русский спортсмен, рожденный под сенью домен и мартенов донбасского города Макеевка.
Власов был настоящей иконой поколения шестидесятников, искавших в обновленных лицах эпохи подтверждение своим убеждениям, начавшим расходиться с убеждениями отцов прежде всего экзистенциально – в понимании и принятии советского существования уже не только через оружейный прицел. Недаром термин «мягкая сила» был изобретен именно в ту эпоху, а сам штангист Власов писал рассказы в «Юность».
В отличие от многих знаменитых спортсменов 50–60 годов Власов был, как говорят англичане, «подращенный газон» – он вырос в семье известного востоковеда и разведчика Петра Власова, большую часть своей жизни проведшего под псевдонимом Владимиров. И кстати, порт стал для Юрия Власова не возможностью применить природный талант и выбиться в люди, а продолжением воспитательной системы отца.
Мы, конечно, не можем утверждать точно, но «восточинка», «китаизм» и где-то даже «даосизм» проглядывают во многих этических взглядах Власова, которые он начал распространять, как только стал кумиром советской молодежи.
А произошло это на Олимпийских играх в Риме в 1960 году.
Надо сказать, что до этого Власов, который начал заниматься тяжелой атлетикой довольно поздно (как, кстати, и другие члены знаменитой советской тройки штангистов – Жаботинский и Алексеев) не показывал ровных результатов на международной арене. Более того, он несколько раз уступал более возрастным спортсменам из США, например Норберту Шемански. Но в Советском Союзе он был монополистом по рекордам с 1959 по 1964 год.