— Я ищу одного человека, который живет на улице Ло Ян, — объяснил Дондог. — На седьмом, мне сказали, этаже.
Женщина беззастенчиво, с нескрываемой неприязнью сверлила Дондога испытующим взглядом. Ей, должно быть, настолько давно перевалило за сто, что пропала всякая нужда считать текущие десятилетия. Она все еще была настороже, сохраняя властную мину, которую слегка приструнивал, не устраняя полностью, почтенный возраст. Ее лишенная всяких прикрас одежда из темно-серой хлопчатобумажной ткани походила на одеяние мастеров кун-фу. В социальном плане она имела отношение к тому состоянию повседневной нужды, которое не мешает спать спокойно сильным мира сего, поскольку они относят его к достойной бедности. Порванные на левой лодыжке штаны открывали одеревеневшую желтую плоть.
— Кого-то, говорите, с седьмого? — переспросила старая из-за решетки.
Не так давно она абы как покрасила волосы, и теперь среди прядей проскальзывали блики сиреневого серебра, сиреневой сажи. По ту сторону этих переливов Дондог унюхал застоявшийся запах овощей с тайским рыбным соусом. На столе, по соседству с голубой керамической пиалой, лежал китайский кухонный нож, которым в случае нападения вполне можно было защищаться как секачом. В случае этнической чистки или каком другом. По стенам струилась влага. Чтобы она впитывалась, поверх были прикноплены газеты. Новости в них касались перипетий местных событий и мало что говорили Дондогу. В любом случае вот уже лет сто благими вести не были. Подвешенный в углу вентилятор настырно теребил газеты.
— Да, — подтвердил Дондог. — С седьмого, там вроде есть проход, который называют Черным коридором.
— В том закуте больше никто не живет, — сказала старая женщина.
— Что? — переспросил Дондог.
— С год назад Черный коридор выгорел при пожаре дотла, — поведала старуха.
Она подняла руку к замку, потрогала его, чтобы проверить, заперто ли, но было очевидно, что своего собеседника она не боится.
— Проводка здесь никуда не годится, — пожаловалась она. — Халявщики подключаются кто во что горазд, тянут провода во все стороны.
— Видел, — сказал Дондог. — Видел по дороге сюда.
— Там, наверху, все пошло с короткого замыкания, а потом было уже не остановить. Почти все сгорели.
— А, — прокомментировал Дондог.
— На дом огонь, к счастью, не перекинулся.
— К счастью, — согласился Дондог.
И спустя некоторое время добавил:
— Вы не знаете, сгорела ли с другими Джесси Лоо? Это ее я ищу.
— Джесси Лоо?
— Ну да, — сказал Дондог.
Старуха до поры до времени никак не реагировала. Ее лицо парализовала подобающая обстоятельствам улыбка, не слишком любезная, предназначенная в первую очередь для того, чтобы выиграть время.
— Вы ее знали? — наконец процедила она.
— Нет, — сказал Дондог.
Несмотря на неверное освещение, он сообразил, что его ответ никуда не годится. Старуха ждала отнюдь не односложной отговорки.
— Ее знал не я, а моя бабушка, — сказал он. — Давным-давно. В тридцатые. Они были подругами, вместе боролись, чтобы искоренить общее бедствие. Вместе допрашивали врагов народа, вместе шаманили. И все прочее. Входили в одну ячейку. Жизнь и лагеря их разлучили, но однажды бабушка рассказала, что видела во сне Джесси Лоо и в том же сне видела и меня — таким, каким я буду, когда мои дни подойдут к концу, когда я выйду из лагерей. В том сне Джесси Лоо жила в Сити и не растеряла своих шаманских талантов. И она помогла мне обрести память и…
Дондог утер залитые потом щеки. К чему продолжать, подумал он. Сну бабушки, на котором строились его последние надежды, никогда не совместиться с реальностью. Джесси Лоо сгорела дотла в берлогах Черного коридора, и там, на пепелище, конец всей истории. Джесси Лоо уже не впадет в транс, чтобы восполнить его угасающую память, не поможет выследить виновников бедствия — или, скорее, виновников его, Дондога, бед; ему так и не удастся выследить с ее помощью и наказать их после стольких бесполезно — ибо без мести — потраченных лет.
С полминуты он с отвращением слушал шелест лопастей освежающего конуру вентилятора, клацанье насосов в подвале и обрывки отдаленного телевизионного диалога, доносившиеся из примыкавшего к улице Ло Ян здания. Не успел он вытереть лицо, как на веках и щеках снова начали скапливаться капли.