Валерия Троицкая
Донецкое море. История одной семьи
[Посвящается Донбассу, который заставил нас стать собой]
Серия «Русская Реконкиста»
В оформлении обложки использована изображение, предоставленное фотоагентством shutterstock (№ 241810087)
© Валерия Троицкая, 2024
© ООО «Издательство АСТ», 2024
«В нашем доме, где мы жили летом, была большая светлая веранда. Сам дом построил еще наш прадед, когда вернулся с войны. А веранда появилась намного позже. Папа тогда был подростком, и они вдвоем с отцом во время летних каникул смастерили эту длинную деревянную пристройку к дому – с окнами во всю стену.
Там жили папа с сестрой, когда были детьми. А потом мы с братом.
Веранда была поделена между нами поровну. Как говорил папа – по справедливости. Мебель в моей половине была старая-престарая, из прошлого века. Кровать с высоким железным изголовьем была укрыта белоснежным пологом – прямо королевское спальное место. Только полог был защитой от надоедливых комаров и жутких шершней, сшит из обычной марли и закреплен на гвозде, который папа вбил в потолочную балку.
На маленьком лакированном столике напротив окна стоял папин школьный глобус и маленькая фарфоровая статуэтка – балерина с цветком, которую когда-то, во время поездки в Ленинград, купили в подарок папиной сестре Лене.
Основную часть старинного комода – с ручками в виде ракушек – занимала не моя летняя одежда, а старые книги. Все они были потрепанные, порванные, зачитанные до дыр. Мама не разрешала хранить их в городской квартире – там, в новом стеллаже, остались только книги в красивых обложках, и расставлены они были строго по цветам.
Так мне было передано, вернее, передарено папино и тетино детство: „Два капитана“ Каверина, „Белый Бим Черное ухо“ Троепольского, „Кортик“ и „Бронзовая птица“ Рыбакова, „Дикая собака динго“ Фраермана, „Чук и Гек“ Гайдара и его удивительная „Голубая чашка“ с самыми волшебными, солнечными рисунками Гальдяева, мои любимые „Три толстяка“ Юрия Олеши, весь Жюль Верн, Майн Рид, Фенимор Купер, Марк Твен и Джек Лондон. Все, что папа с сестрой жадно проглатывали ночами при свете карманного фонарика, боясь, что на пороге появится мать с отцовским армейским ремнем в руках.
Никогда не могла понять, как они смогли все это прочитать? Когда занимались всем остальным? Если честно, я в детстве и трети не осилила. А Ромка, балбес, кажется, ни в одну книгу даже не заглянул.
Половина, где жил мой брат, была относительно „новой“. Спал он на синем диване, который наскучил маме и был привезен из городской квартиры. Над диваном всегда висели постеры – то донецкий „Шахтер“, то „Бавария-Мюнхен“. Тумбочка со сломанной дверцей была забита всем, чем может быть забита тумбочка мальчишки, а в углу стоял телевизор – маленький, тоже бывший городской. За ним висел единственный здесь старый предмет – бабушкин гобелен с оленями. Ромка иногда метал в него дротики.
Летом мы с братом всегда просыпались первыми, солнце весело и безжалостно будило нас, когда окружающий мир еще спал. Окнами наша веранда выходила на соседский сад. У соседей росло всё: яблоки, алыча, абрикосы, груши. У нас не приживалось ничего – бабушка, помню, часто причитала по этому поводу. Иногда мы с братом рано утром перелезали через щели в почти развалившемся соседском заборе и воровали у них фрукты. Соседи все знали, но никогда нас не ругали.
Мне было четыре года, когда родился Ромка. Я всегда понимала, что мама его любит, а меня – нет. Но в детстве меня это не беспокоило и почти не обижало, разве что удивляло иногда. Ведь папа любил меня больше, я это знала и верила, что родительская любовь делилась между мной и братом поровну. По справедливости – как наша веранда. Ромка – хотя он как хвост постоянно был рядом – никогда особо меня не раздражал. Нет, нам вместе было просто, радостно, и как может быть по-другому, я не представляла.
От нашего дома до квартиры, расположенной в обычной многоэтажке, было рукой подать – несколько остановок на автобусе. На самом деле наш дом находился в черте Донецка. Но папа принципиально летом в квартиру не ходил. Лето – значит, лето, и мы живем «в загородном доме». Папа любил этот дом больше нас – он в нем вырос. Он первым туда переезжал, не дожидаясь наших каникул, а осенью с трудом переселялся обратно в «город». Мы с братом иногда забегали в квартиру: забрать вещи или погулять с кем-то из моих одноклассников, вернувшихся из летнего лагеря.