- О, это нам предстоит услышать и очень скоро, у меня есть соображения, как это сделать, - деловитым уже тоном заявил профессор.
Обе женщины с нескрываемым восхищением смотрели на него.
Возможно, это был редкий случай, когда в семейном (научном) споре последнее слово оставалось за ним: "Голос из космоса".
Глава шестая
ГОЛОС ИЗ КОСМОСА
Всякий обладает достаточной силой, чтобы исполнить то, в чем он убежден.
В. Гёте.
Кассиопея примчалась в "приют спокойствия" проведать Надю и помириться с ней.
Обнявшись, девушки стояли в мягкой траве на подмытом берегу, завороженно смотря на отливающую синевой гладь озера. С другого берега доносился далекий всплеск весел, где-то старательно стучал дятел, перекликаясь, чирикали птицы.
- Вот так здесь и лечат тишиной, - прошептала Надя.
- И красотой! - подхватила Кассиопея. - Одно это зеркало роскошное чего стоит! Царевнам сказочным в него смотреться!
- Уж очень оно огромное, зеркало это. Я сверху и не разобрала, где его берега.
- И чего тебя гордыня твоя ввысь тянет?
- Не гордыня, а мечта. Без нее и легенда о Дедале и Икаре не появилась бы.
- Мечтать и на земле можно.
- О нет! Когда летишь выше всех, видишь дальше всех, такую ясность ума чувствуешь, что самое невероятное постигнуть можешь! Я когда к норме мастера готовилась, умудрилась вверху теорему своего прапрадеда доказать, целых сто лет недоказанную.
- Лесную теорему.
- Почему лесную?
- Доказав ее, в лес спустилась, с сосны пожарные снимали. Доказательство потом на березке в лесу изобразила, кое-кого завлекая.
- Звездочка!
- Шучу я, глупышка! А летать хорошо. Я маленькая была, во сне летала.
- Во сне все летают, потому и мечтают о полете. Вспомни Наташу Ростову, Катерину из "Грозы" Островского.
- Что ты себя с ними равняешь!
- А что? Я не могу встать в один ряд с такими истинными женщинами, познавшими и горе, и радость?
- А у тебя одна радость впереди. И никакого горя!
- И тебе не стыдно? А папа, а Никита?
Кассиопея смутилась, но постаралась овладеть собой:
- Папы всегда рано или поздно уходят. Закон природы! А вот Никита!.. Мой Константин Петрович не решился на звездный полет. Это из-за меня! Так проверяется настоящая любовь! У настоящего мужчины все звезды - к ногам любимой, а не звезды вместо нее!
- Я бы так поступила!
- Так почему позволяешь себе на прозрачных крылышках, как стрекоза, летать? А мама? А дед?
- Тогда вспомним о космонавтках, героинях-летчицах, о планеристках, парашютистках. Ты думаешь, они никого не любили или себя не берегли? Сколько рекордов оставили еще с прошлого века! И с нераскрытым парашютом прыгали.
- Подумать страшно.
- А они не боялись. И чего только не делали в свободном полете без парашюта! И танцы в воздухе без тяготения, и акробатика! Даже свадьбу неоднажды играли, с самолета прыгнув. Шампанское успевали распить в высотном падении. "Горько!" - жениху и невесте кричали. А парашюты потом открывали.
- А я так считаю, Наденька! Молиться на меня можно, но... "не называть меня небесной", как говорил поэт. Я способна приподняться над землей, но только на высоком каблучке, чтобы держаться стройнее и нога выглядела изящнее. "Мой мужчина" к нам спешит.
Девушки снова обнялись.
- Какая трогательность! Ожившая скульптура! Привет бесподобным! послышался голос профессора Бурунова. - Прилетел за вами, как обещал. "Приют спокойствия" отпускает Надю с полным спокойствием, поскольку заболевание ее, если не считать ушиба о воду, оказалось подобным корню квадратному из отрицательной величины, то есть мнимым, - и, тряхнув светлыми кудрями, он поклонился так, что они свесились вниз.
- Вы хоть бы при мне отказались от своего ужасного математического жаргона, - надула губы Кассиопея.
- Здравствуйте, Константин Петрович! Мы сразу к дедушке? обрадовалась Надя. - Вы на взлетолете?
- Конечно! Вас уже ждут.
Надя помчалась проститься с радушными сестрами здоровья из "приюта спокойствия", готовая хоть с субсветовой скоростью мчаться домой.
Мама встретила ее на крыльце. Всегда сдержанная, углубленная в себя и заботливая о других, она молча обняла повисшую у нее на шее дочь.
- Ну хватит, хватит, - сказала она, гладя вздрагивающую от рыданий спину Нади. - Вернулась живой - это главное.
- Мамочка, милая! Я никогда, никогда больше не буду!
- Никогда? - сквозь выступившие у нее слезы горько спросила Наталья Витальевна. - Трудно поверить. Разве что ты поумнеешь и поймешь, что жизнь твоя принадлежит не только тебе, но и деду, и маме твоей, которая папу уже утратила, а за деда трясется... А тут ты еще!..
- Ну, мамочка, прости, родная. Я никогда, никогда больше не буду.
- Хорошо, хорошо, в угол тебя не поставлю. А дед твой велел передать, что в наказанье тебе должна ты его где-то там в парке найти для разговора без свидетелей.
- Мамочка! Я ведь знаю, ты добрая-предобрая, а строгостью только прикрываешься... для виду. Я тебя поцелую и побегу, а Звездочка с Константином Петровичем пусть цветочки дедушкины польют! Или просто подышат их ароматом.
- Беги уж! Мы тут как-нибудь до обеда управимся. Обед я заказала на всех, скоро привезут.
- Бегу, бегу, родная! Я мигом!
- Деду-то не позволяй особенно торопиться, побереги его!
- Ну конечно!
Надя убежала привычной старинной дорогой с подъемами и спусками, с раскинувшимися полями по обе стороны. Идя по краю, она срывала душистые полевые цветочки, прижимая их к пылавшим щекам.
А вот и знакомый парк. Группа туристов у входа в музей. За усадьбой ведущая к пруду аллея огромных, каждое со своей оградкой, деревьев. Конечно, здесь на заветной скамеечке, любуясь кувшинками, сидит, опершись подбородком о палку, огромный бородатый дед с самой мягкой душой на свете!
- Дедушка! А я вас нашла!
- А я и не прятался. Но велел тебе сюда прийти, чтобы поблагодарить.
- Меня? За что? Я думала, ругать...
- Ругать - это особо. А благодарить за коэффициент масс, введя который в формулу, ты показала, что она превращается в единицу и нет никакой относительности с нелепыми постулатами. Спасибо тебе.
- Это вам так Бурунов рассказал?
- Да, Константин Петрович, причем с восхищением! Говорит, ты тайну нуля открыла: не пустота он вовсе, а следствие реальных действий. Ретроспекция.