Надя, словно приросшая к месту, следила, как чинно один за другим спускались по ступенькам в зал члены Звездного комитета. Темнокожий плечистый и белозубый молодой негритянский ученый протянул руку, чтобы помочь сойти очень старому японцу с узкой длинной седой бородой. Черноволосый гигант с орлиным носом, похожий на древнего индейского вождя, задержался рядом с профессором Гамильтоном, ожидая, пока сойдет вниз японец. Все направлялись к выходным дверям.
Бережной, а следом за ним Никита поднялись из своих рядов и присоединились к ним.
Увидела Надя и поджарую фигуру профессора Дьякова с его мелькнувшим характерным профилем.
Потом зал зашумел, сидевшие в нем разом заторопились к выходу.
Теснясь с ними у дверей, Надя невольно прислушивалась к взволнованным репликам:
- Не понимаю, как скорость может менять время?
- Ученые разберутся.
- Вчера у них одно, сегодня другое. А там, может быть, люди гибнут...
- Бережной правильно говорил - лететь, не рассуждая.
- Куда лететь? В безвременье? А как назад?
- Пешки назад не ходят.
- Но они превращаются в ферзей! А те одним махом могут через всю доску!
- Друзья, друзья! О чем это вы? Надо думать не о шахматных фигурах, а о родных и близких наших звездолетчиков.
- Тогда думайте, девушка, обо всех нас. Все мы нашим звездолетчикам родные и близкие.
Надя вышла на Площадь звезд, невольно повторяя: "Близкая, родная!".
Взлетолет с членами Звездного комитета еще не улетел. Последними в его кабину входили Бережной и Никита.
"Обернется или не обернется?" - загадала Надя.
Он не обернулся.
Надя едва сдержала слезы. Ведь не в космос он улетает, убеждала она сама себя. Они еще встретятся. Надо решить самое важное!
А что теперь самое важное?
Кто-то тронул ее за плечо.
Высокая седоволосая женщина со строгим лицом и ласковыми глазами сказала ей:
- Вы Надя? Пойдемте со мной. Посмотрим вместе, что произойдет на видеоэкране.
- Откуда вы знаете меня?
Елена Михайловна усмехнулась.
- Не так трудно узнать вас, если сын мой, Никита, вылепил ваш скульптурный портрет. Очень изящная головка. А о цвете волос он мне с восхищением рассказывал.
- Ваш Никита? Скульптор?
- Да. Наш Никита! Притом недурной. Пойдемте, пойдемте. Я не очень разбираюсь в науке. Помогите мне понять, когда Никита прилетит обратно?
- Обратно? - почти с ужасом повторила Надя, не решаясь взглянуть в лицо Елене Михайловне, которая, видимо, не подозревала, что Никита может покинуть их навсегда!
Как произнести такие слова?
Мать Никиты сама ощущала тревогу и если и не поняла пока всего, то успокоить сердце не могла. Однако ничем это не проявила, взяв Надю под руку, чтобы отвести ее к себе домой.
Через некоторое время они уже вместе сидели против видеоэкрана.
Надя украдкой рассматривала обстановку, в которой жил Никита. Скупо обставленная квартира казалась просторной. Через полуоткрытую дверь виднелась, очевидно, его комната. Все по-спартански просто: диван, стол, стул. На стене чудесная картина. Звездное небо с ощутимой бездонной глубиной. Среди звезд в непринужденной позе спящей парит прекрасная женщина. Обнаженное тело ее символизирует красоту Вселенной. Поток золотистых волос сливается с узором созвездий. Раскинутые крыльями руки готовы заключить в нежном объятии всю Галактику. Полураскрытое в повороте лицо мучительно напоминает кого-то, заставив Надю покраснеть.
Елена Михайловна заметила смущение девушки.
- Это Никитин друг, художник, подарил ему с условием, что его друзья, которым понравится картина, оставят на ее раме свои автографы. Вам обязательно нужно расписаться.
- Ну что вы! Мне неловко. Что я по сравнению с его друзьями, с друзьями звезд?
- Не скажите, милая, не скажите! Кто знает, кто и как до звезд дотянется. К тому же натурой художнику была ваша скульптура.
Внимание обеих женщин обратилось к видеоэкрану.
Профессор Бурунов замучил Наталью Витальевну, требуя отыскать в библиотеке академика нужные ему книги. Зачем-то понадобились стихи поэтов XIX и XX веков, не говоря уже о современных. Все это для расшифровки принятого радиоизлучения.
Наталья Витальевна не вмешивалась, принося Бурунову все потребованное... и уходила из кабинета, откуда слышались два голоса: Константина Петровича, настойчивый, раздраженный, и монотонный, невозмутимый голос Пи.
Но они спорили, несомненно спорили эти два "существа", наделенные голосами, живое и неживое, в чем-то не соглашались друг с другом.
Наталье Витальевне становилось не по себе. Что они делают, эти ученые, создавая из электронных схем нечто себе подобное!
"Наденька умчалась к деду с каким-то важным известием. Все хочет задержать своего Никиту. А надо ли? Пусть улетает к звездам, а Наденька, чем она хуже Кассиопеи? Пусть устраивает свою судьбу здесь, на Земле, а не связывает ее с глубинами космоса, уже поглотившими Алешу, ее отца...
А что, если в самом деле среди этих радиошумов звучал голос Алеши, ее Алеши? Нет, она узнала бы его из тысяч звучаний. Это не он говорил! Может быть, кто-либо из его экипажа? Но он должен был сам обратиться к Земле из космоса, хотя бы ради нее, его Наташи! Или ему в голову это не пришло? Ах, эти мужчины! Все-таки они мыслят не так, как мы, женщины, недаром стремятся создать свое электронное подобие, уже совсем лишенное женской чуткости!
Пусть! Пусть Надин Никита вернет Алешу из космической бездны, чтобы счастье и матери, и дочери стало общим. Ради этого можно прождать все эти долгих четыре года!".
Размышления Натальи Витальевны, умевшей переживать все внутри себя, было прервано громким криком Константина Петровича:
"Ну, так и есть! Дошло дело до ссоры человека с машиной! Хорошо, что у машины нет средств для рукоприкладства!".
Дверь кабинета распахнулась,
- Эврика! Эврика! Нашел! Сомнений нет! Авторитет академика, моего учителя, спасен, Наталья Витальевна! Академик Зернов незыблемо прав! Счастлив быть его учеником! Спешу на заседание президиума Объединенной Академии Наук! - и он выбежал из дома. - Конечно, в других условиях потребовалась бы углубленная работа, выводы статистики. Но у нас нет времени. И так не осудят.