Мать Мартия Лютого, Нария, маленькая испуганная старушка, выбежала из дома и приникла к окровавленному телу старика, оглашая двор криком и заливаясь слезами.
Тот же припадающий на левую ногу солдат, видя, что "король", кивнув, поморщился, ударом меча заставил ее замолчать, и кровь ее смешалась с кровью мужа.
Мартий застыл, сведенный судорогой, скорчился над столом, не в силах произнести ни звука.
Тритцы потешались над его состоянием, осыпая его непристойными шутками.
Из дома вытащили сундуки с добром, сваливая в кучу золотые чаши, блюда и парадную одежду прямо у стола, за который уселись пировать "победители".
Потом из дома выволокли притаившуюся там младшую сестру Мартия Элию. Тоненькую, с бледным от страха лицом фарфоровой статуэтки. При виде убитых отца с матерью она потеряла сознание, и глаза ее закатились. Элию потащили за белокурые волосы в сарай.
А за столом, раскачиваясь все вместе из стороны в сторону, шумно пировали "король" и подручные, отдавая дань веселухе, издевательски предлагая отведать ее скрюченному Мартию.
Казалось невероятным, что его не убили, но у Дордия были на то особые причины. Отъявленный трус в душе, он страшился возмездия всевышнего за свои преступления и не чинил насилий над служителями церкви, дарящими (правда, за плату) "святое прощение", необходимое Дордию в его предательской войне против собственного народа на стороне заморских завоевателей с Тритцанских островов. Он считал, что власть, которой добивался, может держаться лишь на страхе, а страх вселяется жестокостью, не знающей пощады.
Из сарая выбежала похожая на девочку-подростка Элия в изорванном платье, с искусанными губами. Рыдая, она громко проклинала своих обидчиков.
Ее встретил новый взрыв хохота, а чтобы она не мешала воплями пирующим, по знаку Дордия ее убили.
Из дверей дома старосты повалил дым. По обе стороны улицы пылали соломенные крыши других домов. Солдаты забавлялись, рубя мечами слишком громко рыдающих женщин и протестующих земледельцев.
И в эту оргию насилия въехала карета, подвешенная к загнутым над ее крышей мягким рессорам, со священным символом птипапия на дверцах. Непомерно большие колеса вздымали пыль, и она, клубясь, сливалась с дымом пожарищ.
Птипапий Пифий высунулся из окна кареты, с ужасом взирая на развернувшуюся перед ним картину.
Около дома старосты карету остановили.
Из распахнутых ворот, пошатываясь, вышел сам "король Дордий IV". Сняв черный шлем, он потряс ярко-рыжей бородой.
- Рад видеть здесь вас, отец мой, как дыхание святости! - начал он заплетающимся языком. - Я готов был встретить и самого папия И Скалия, наместника всевышнего на Землии, Великопастыря всех времен и народов, дабы испросить у него святое прощение. За полагающуюся плату, разумеется, Дордий повел рукой вокруг, потом пьяно рухнул на колени, пробормотав: Прошу благословения.
"Святое прощение!" - мелькнуло в мыслях Пифия. Когда всевышний в лице папия И Скалия, Великопастыря всех времен и народов, возвел его в сан птипапия, то, отведя ему Орланский молельный округ, наделил его правом "святого прощения". Однако почему-то оставил настоятелем заштатного монастыря, кстати, лежащего на пути завоевателей к Орлану. Так не для святого ли прощения преступных захватчиков получил он от И Скалия свой сан, ведь папий не прочь был поддержать Дордия.
Протянутая для благословения рука дрожала, а губы едва произнесли:
- "Святое прощение" дается лишь после исповеди в папийской церкви, ваше всевластие.
- Знаю, знаю, - пробубнил рыжебородый Дордий, сверкая близко посаженными глазками. - Мне надо разобраться с трофеями, выделить надлежащую долю папию И Скалию. А церковный закуток, поди, найдется в вашем монастыре? Ждите меня там! Не обеднеете!
- Двери церкви открыты для любого молящегося, - ответил птипапий, отводя глаза в сторону. Дордий, вскочив, поднял руку.
- Не спешите, пресвятец наш, я должен вручить вам задаток в знак того, что ради Великопастыря И Скалия щажу ваших отрекшихся от мира стриженых олухов. Примите в знак моей щедрости тело еще живого вашего монашка, который, не будучи мужчиной, как сущая баба, не выдержал будней нашей солдатской жизни. Может быть, он тоже нуждается в "святом прощении", не оказав нам сопротивления, но вряд ли у него найдется, чем заплатить за отпущение грехов.
Дордий нагло насмехался над птипапием, стараясь скрыть собственный страх за свою душу, которую еще предстоит выкупить.
Пока Дордий разглагольствовал перед каретой прелата, солдаты волокли по пыли скрюченного монаха Мартия.
Птипапий Пифий потеснился в карете, чтобы сведенное судорогой тело молодого человека водрузилось рядом с ним, и приказал ехать не в Орлан, где его ждали, а обратно в монастырь.
Карета скрылась в поднятой ее колесами пыли, а главарь насильников вернулся во двор старосты, приказав рассортировать награбленное со всего села, выделив немалую часть богатств для предстоящей оплаты "святого прощения".
Он рассчитывал получить его в ближайшие же дни, облегчив тем сердце и укрепив волю "безгрешного" воителя. Но война подобна извилистому бурному потоку. И Дордию под натиском бешеной волны подоспевших к пылающему селу войск из-под Орлана пришлось отступить, унося награбленное. И в монастырь к Пифию он смог явиться только через сорок два дня.
Глава вторая
СКАЛЫ ЗЛА
Любое, даже верное учение, превращенное в догму, становится опорой власти насилия, противореча законам общечеловеческим.
Пифий, философ-антискалист.
Сорок дней пролежал потрясенный Мартий в отведенной ему монастырской келье. Братья-добреиты выхаживали его, и сам настоятель по утрам навещал новообращенного и беседовал с ним.
Мартий уже не был прежним простоватым парнем, способным, растрогавшись после выпивки, постричься в монахи. Пережитое им потрясение, ужас увиденного, долгие дни болезни в одинокой келье и жгучие, горестные мысли переродили его. И потому, когда однажды настоятель навестил его, он, силясь приподняться на ложе и словно видя пылающий отчий дом с трупами родителей у крыльца, сказал: