— Почему же не верю. Я верю… Наш Степан Митрофанович боевой командир. Только сумочка и ему где-нибудь приготовлена в чистом поле…
— Мда-а, загадки вы мне загадываете почище сфинксовых, товарищ Грубенков, — растягивая слова, замечает Марухненко. На что тот с усмешкою говорит:
— А какие же тут загадки, Андрей Николаич? Война!.. Она и загадка, она и отгадка… Прямой-то напорется, а кривой обойдет! Вот так зачастую оно и бывает…
Нет такой темноты, к которой бы не пригляделся внимательный, настороженный глаз солдата. Это только со света все кажется угольно-черным. Потом начинают проступать, высвечиваться еле-еле заметные очертания сперва ближних предметов, а потом уже отдаленных. В серовато-серебряном излучении неба сквозь мельчайшую дымку рассеянных звезд уже можно угадывать и все самое темное, что казалось почти нераздельным, плотно слитым с землей.
Земля глухо вздрагивает, успокаиваясь после неожиданной перестрелки, возникшей на фланге.
Тут и там еще время от времени разрываются одиночные мины и снаряды. Иногда всполошенно зальется прерывистой трелью пулемет — и опять всюду тихо.
Лида зябко поежилась на ветру, потопталась на месте, шевеля онемелыми пальцами в меховых рукавицах: лют февральский мороз. Если кто упадет неубитый, а раненый, и то можно считать, что погиб.
— Живо, живо! Разбирайтесь по одному, — командует негромко, но внятно Марухненко. — Копылов, ты чего? А ну стать на место! Повторяю: на марше не курить, не разговаривать, ничем не бренчать, подгоните все плотно заранее. С лыжни не сходить: разминирована узкая полоса, глядеть в оба. Вот так… дышать можно! — шутит он. — Стрелять даже нужно, но только в минуту опасности: демаскировать нашу колонну раньше времени нельзя.
Лида тоже проверила, не бренчит ли на ней снаряжение, затянула потуже ремни, поправила капюшон, огляделась: все ли ладно, на месте.
— Отря-ад, сми-ирна-а! — Голос Марухненко звенит. Он шагает к двум темным фигурам, стоящим на фланге. — Товарищ полковник! Отряд особого назначения под командованием… к выполнению задания… готов!
Лида делает шаг вперед, выступая из шеренги бойцов, и всматривается изумленно: «Шерстобитов? И с ним Большаков?»
Большакова она уже видела нынче. Нос к носу столкнулись у входа в штабную землянку, и Сергей сделал вид, что не знает ее, прошел, как-то холодно оглядев, чуть не боком. Так, что Лида не выдержала, у дверей задержалась, не узнал?.. Нет, узнал, но прошел.
А с полковником Шерстобитовым она не встречалась с той самой минуты, как ударил снаряд и взлетела ее вороная, а сама Лида силою взрыва была далеко отброшена на кусты. Он тогда подбежал, наклонился над ней, поднял на руки, все повторял: «Лида, Лида…» А когда подоспели бойцы, положил ее снова на снег, задохнувшуюся, измятую взрывом, и сразу же отошел, приказал: «Скорей врача… Пусть посмотрит… Жива!» И ушел. И вот все это время, прошедшее с той минуты, мысль о нем существует почти автономно, помимо сознания, она не зависит уже от желания позабыть, разлюбить. Это выше всего остального, выше будней и выше похода отряда. И что самое непонятное, несмотря ни на что, сама мысль о Степане Митрофановиче неизменно приносит какое-то неподвластное ей чувство радости, счастья: словно все еще впереди… Словно все это только начало… Словно не было позади ничего: ни обиды, ни боли, ни насмешливо-ледяного спокойствия, ни улыбок, ни взрыва.
Шерстобитов шагает размеренно, тяжело вдоль застывшего, неподвижного строя бойцов; Большаков идет следом. Командир дивизии и командир полка, через линию обороны которого разведчики нынче перейдут, останавливаются перед каждым солдатом. Шерстобитов о чем-то расспрашивает, смеется.
Возле маленького, головастого, усатого крепыша Василия Ляха комдив стоит долго, им обоим есть что вспомнить: вместе шли от Смоленска к Москве и обратно. Шерстобитов допрашивает его:
— Лях, как будете в темноте выдерживать направление?
— По азимуту, товарищ полковник!
— А сумеете?
— Так точно, товарищ полковник! Меня же учили. Майор Марухненко, он до кажного доходил…
— А если вас ранят, сумеете ли сами себя перевязать?
— А чего же не суметь? Знамо дело, сумею.
— Ну, добро… — И он движется дальше. — А вы, Копылов, все проверили: лыжи, крепления?
— Так точно, товарищ полковник!
— Ночью действуют только смелые, очень опытные солдаты. Я надеюсь на вас. Вы идете на риск, но и рисковать нужно тоже с умом, — говорит Шерстобитов. — Там никто не поможет, вся надежда на собственную смекалку, на хитрость бойца.