И тогда этот фразеологизм можно расшифровать таким образом…
Йошка подошла к столу Ученого Совета, согнулась пополам, протянула руки и подняла голову Ицхака так, чтобы он мог рассмотреть её грудь под туникой.
– «Придёт время, и ты узнаешь, чего стоит твоя жизнь, если случится горе»! Однозначного количественного ответа здесь нет. Для каждого он – свой!
Произнеся эти слова, Йошка развернулась лицом к амфитеатру, согнулась и застыла в благодарном поклоне зрителям. Профессора остолбенели, вонзившись взглядами в открывшееся перед ними зрелище под туникой. Амфитеатр разразился овацией.
Циля, оглушенная потоком непонятных слов, была растрогана до детских слез, беззвучных и прозрачных. Папики, с удовлетворением покачивая головами, делали вид, что что-то поняли. Ишта, пользуясь своим положением нападающего, подошла к первому ряду амфитеатра и бросила к ногам неистовствующих молодчиков полотенце. Толпа не замолчала. Тогда она сунула два пальца в рот и покрыла гомон богатырским свистом. Кое-как, нехотя, студиозусы начали приходить в себя и рассаживаться по местам. Вернувшись на место, она заявила Совету, что просит помощь зала.
Такого удара никто не ожидал.
– У меня есть контраргумент! – вскричала Ишта. – Малик, брат, выйди на свет!
Из амфитеатра под недовольный ропот толпы начал спускаться тощий таджик неопределенного возраста и цвета. Чем ближе он подходил к кафедре, тем меньше и уже казалось его продолговатое лицо, горизонтальная складка вместо губ разрезала пространство под острым носом точно перпендикулярно ноздрям, в родственники к богинеподобной Иштар он никак не годился. Но оспаривать такое не полагалось.
Встав рядом с кафедрой, Малик тихо произнёс:
– Так вот. «Лихо» – это лишнее, лишний вес. Перевес у торговцев. И за него обычно покупатели не доплачивали, раз продавец ошибся. А того, кто требовал доплаты за собственную ошибку, просто выгоняли с рынка. Чтоб картину не портил. Били его сильно, ногами, ночью, когда никто не видел. И приговаривали: «Понял, сука, теперь «почём фунт лиха»?
В аудитории повисла угрожающая тишина.
– Ты откуда, парень? – спросил с вызовом Главлей, привстав за спинами профессоров.
– Из Согдианы, – ответил Малик.
– И эту версию сам, конечно, придумал?
– Сам, – покорно кивнул головой таджик.
Профессора зашептались между собой и стали оглядываться на спящего Генсекса. Главлей потрепал его за плечо. Генсекс очнулся.
– Что, антракт?! – непонимающе спросил он.
– Нашим гол забили, – Главлей кивнул на Малика.
– Этот? – замутненным взором осмотрел таджика Генсекс. – А почему он мяч принял в штрафной за спинами защитников? Офсайт!
– Да нет, он через всё поле один прошёл и ударил.
– И попал?
– Не то слово…
– Не может быть! Ты на часы взгляни: время вышло. Нет, так не пойдёт. Берём ещё графин и таймаут.
– Если вы его собьете сейчас, я покажу на пенальти! – вскричала Ишта. – Парень своей головой забивает, а не как ваши, используя численное превосходство. Подумаешь, научились по сетям шариться да информацию добывать, так любой может. Другие головы ломали, а вы подбираете! Ничего своего! Я апелляцию подам! Забастовку устрою! Все в говне утонете!
– В говне, это неправильно. Не надо в говне. Какой-там у нас счет? – спокойно спросил Генсекс.
– Один – один, – подсказал Главлей.
– Ну и ничего… Подумаешь, отыграемся еще… Сколько вопросов осталось? Три? Успеем… Давай, показывай этому Малику красную карточку, а гол засчитывай. Понял? Все поняли?!
– Красную? За что?! – Ишта уже размахивала полотенцем.
– За говно. За угрозу убийством или причинением тяжкого вреда здоровью путём утопления. Тебе статью назвать, красавица? Нет? Складывай своё оружие конвертиком и берись за швабру. Ишь, ты, стадион тут устроили! Всё! Перерыв!
***
На перерыв Цилю и Йошку закрыли в погребе одних, бросив им на стол горсть земляных орехов. Раствор с протеином стоял рядом в кувшине между двумя глиняными кружками.
Циля налила себе и Йошке по половинке и сидела на лавочке, гоняя за щекой засохший клубень чуфы. Йошка ходила челноком вдоль стола.
– Нет, это ведь надо! Брата она позвала! Ну, я ей покажу ещё! Что у нас там за вопросы остались?
– Голубой: «А не послать ли всех в попу?». Фиолетовый: «А … зачем козе баян?» и красный: «Быть или не быть?»
– Значит, так, – Йошка остановилась и подняла глаза к беленому каменному потолку. – Голубой мы выигрываем стопроцентно, вся профессура наша. Фиолетовый – фифти-фифти, черт его знает, кого эта калочистка ещё из зала вытащит… Может, у них в Согдиане каждая коза на баяне играет. А вот за последний, красный, придётся побороться.