Штейн Борис Самуилович
Донный лед
Борис Самуилович Штейн
Донный лед
Повесть
Поэт и прозаик Борис Штейн работал на одном из участков строительства Байкало-Амурской магистрали.
В 1978 году в Таллине вышла в свет его книга-очерк о начальном периоде этой грандиозный стройки "Там, где ходили изюбры".
Позднее его наблюдения и впечатления легли в основу повести "Донный лед". Прототипами многих персонажей этого произведения явились герои документальной книги.
В повести "Донный лед" автор знакомит читателя с жизнью, трудом и бытом полюбившихся ему строителей БАМа.
ОГЛАВЛЕНИЕ
Заежка
Вагончик Сени Куликова
Квартира начальника мехколонны
Кабина "КрАЗа"
Красноумск
Участок Веселая. Около года назад
Балок Валентины Валентиновны полгода назад и ранее
Кабинет заместителя управляющего трестом месяц назад
Кабинет следователя
Участок Веселая. Первые морозы
Поселок Северный. Начало зимы
Поселок Северный. Общежитие. Кабинет Зудина
Кабинет следователя. Кабинет Зудина
Участок Веселая. Зима
Трасса
Вагончик Сени Куликова
ЗАЕЖКА
- Ладно, - сказал начальник, тряхнув русой челкой, - ступай в заежку. Завтра обговорим твое назначение.
Фиса ссутулилась еще больше и вышла.
У вкопанного в землю вагончика стоял ее чемодан, над вагончиком развевался трепанный ветром флаг.
Заежка помещалась тоже в вагончике, но вагончик этот стоял на колесах и возвышался над голой, замерзшей землей на полтора-два метра. Штатное крылечко с двумя ступеньками завершалось неудобной короткой площадочкой. Дверь открывалась наружу, и открывающему не оставалось на площадочке места приходилось пятиться и соскакивать на ступеньку. Фиса с трудом открыла замок (пальцы мгновенно застыли на студеном ветру) и втащила в заежку чемодан. И сразу припала к навешанным на стену злектропечкам, чуть-чуть улыбаясь кончиками тонких бледных губ, радуясь предстоящему блаженству отогревания.
Три кровати стояли в заежке, и все поперек длины: одна у торцевой стенки и две - рядом, посередине. Тамбур представлял из себя миниатюрную кухню-столовую с электрической плитой "Валя", столиком и изящным электрическим самоваром. Плита, к сожалению, не работала. Фиса хотела было согреть самовар, но передумала: блаженное тепло вызвало сонное оцепенение. Фиса сняла легкое зимнее пальтишко и потянулась.
Она высокая была, стеснялась своего роста и поэтому постоянно сутулилась. И даже баскетбол, которым она занималась в техникуме, не убавил сутулости.
Потянувшись, Фиса быстро сняла сапожки и легла на среднюю кровать подальше от стенки. Она легла поверх одеяла и укрылась одеялом с соседней постели.
И сразу уснула.
Разбудил ее Толик.
- Здорово, - закричал он с порога, высвобождая руку из рукавицы, - меня Толик, а тебя?
На Толике был новый черный полушубок, унты и ондатровая шапка - полный комплект бамовской роскоши. Крепкий, жилистый, подвижный и веселый - таким предстал он перед Фисой. И глаза - острые и хитрые-прехитрые.
Фиса села на постели и протянула узкую ладонь:
- Фиса.
- Девка, че ли? - удивился Толик и добавил странное такое выражение: "ё-карэмэнэ!" Ругательство не ругательство, но большое подспорье для связки слов. Выразив таким образом и удивление, и ободрение, и одобрение, Толик стряхнул с плеча рюкзак и тут же извлек из него бутылку спирта и утвердил ее на столе. Вслед за бутылкой на столе появились три малосольных омуля в целлофановом пакете, кирпич хлеба и две газеты. Он действовал споро и весело и приговаривал азартно:
- Сейчас, сейчас, девка, заделаем все по уму...
Когда он ловко почистил и порезал рыбу, уложив ее на газете, Фиса почувствовала, как она голодна.
- Давай, - сказал Толик, - чем, как говорится, богаты...
Фиса наскоро расчесала короткие волосы и, преодолев смущение, села за стол.
Толик разбавил спирт прямо в кружках.
- Ну, со знакомством!
- Что вы, - испугалась Фиса, - я не пью. Тем более спирт.
- Правильно, - согласился Толик, - а я че, пью, че ли? Но за знакомство - надо.
Глаза его смотрели весело и лукаво. Казалось, он знает гораздо больше, чем говорит, и про Фису, и про себя, и про всю окружающую жизнь.
И Фиса уступила - выпила, а Толик проворно подал ей воды на запивку, лучку и хлебца. Сам выпил спокойно, занюхал рукавом старого толстого свитера и принялся учить Фису, как кушать омулька, наматывая кожицу на палец.
И Фисе стало весело и легко. Трудная дорога с пересадками, с ночевками в переполненных аэропортах, с "голосованием" на продутых ветром развилках все осталось позади, было ей тепло, сытно, и голова приятно кружилась.
Толик, однако, тоже захмелел и стал жаловаться на начальство.
- У меня перевалочная на Джигитке. Ну и че - все по уму. Жил и людям жить давал. Понятно?
Фиса послушно кивала головой.
- Ну и че? Увольняют по тридцать третьей пункт четыре... Ну ладно...
Фиса не знала, что значит тридцать третья пункт четыре, но понимала, что это что-то очень нехорошее, и опять сочувственно кивала.
Рассказывая, Толик курил, ходил по вагончику и как-то очень естественно оглаживал Фису: то по спине проведет, то за плечи придержит, то руку положит на колено. Фисе делалось жутко, но Толик зорко следил за ней и, заметив на ее лице смятение, снова разбавлял спирт, и они выпивали, и Фисе становилось уже не жутко.
Сам Толик, пьянея, бледнел, но глаза его становились еще острей, и все черты лица заострялись, в особенности подбородок. Потом они попили чай, Толик убрал со стола, закурил очередную сигарету и сказал:
- Е-карэмэнэ, в дурачка давай?
И достал карты.
Это была затасканная колода самодельных карт, коллекция многократно переснятых фотографий голых женщин в непристойных позах с обозначением в уголках масти и достоинства.
Фиса сначала запротестовала, но Толик сказал удивленно:
- Да ты че, девка, да ты че?!
И Фиса перестала протестовать.
И они стали играть, крыть валета дамой, а короля тузом, но и короли, и дамы, и тузы - это все были голые тела, бесстыдно выпяченные груди, оттопыренные зады, заломленные за голову руки.
У Фисы кружилась голова. Ею овладел восторг бесстыдства, какое-то мстительное торжество, торжество победы над застенчивостью, победы над своим нелепым ростом, сутулостью, над длинными неловкими руками. Она словно примеривала на себя все эти бысстыдные позы, и голова ее кружилась еще сильней.
И уже неважно было, кто отбился, а кто взял, кто дурак, а кто победитель.
Толик бросил карты и подошел к Фисе. Просунув ей под мышки руки, поднял со стула и повел к постели. Он опрокинул ее, расстегнув кофту, наскоро сжал груди и проворно стал стаскивать с нее брюки. Потом он издал какой-то утробный звук, и этот звук словно вывел Фису из гипнотического сна, и она вдруг будто со стороны увидела себя с чужим настырным мужиком, которому, в сущности, не было до нее, Фисы, ровным счетом никакого дела. Она закричала истошно, переходя с хрипа на визг:
- Козел! Козел проклятый!
И толкнула Толика на соседнюю кровать.
Толик не ответил. Он повернулся к ней спиной и скоро уснул с храпом.
Фиса почувствовала удушье и тошноту. Она вскочила, рванула с вешалки пальто и выбежала за дверь. Потом она улеглась на другую кровать, ту, что возле стенки, и долго не могла уснуть. Ее мутило.
Под утро только уснула. Когда проснулась, Толика уже не было. Фиса привела себя в порядок и пошла к начальнику.
Начальник был свеж, энергичен и подтянут. Его светлая челка приятно пушилась - наверное, вчера он помыл голову.
- Места мастера у нас пока что нет, - сказал он, - но нам нужен заведующий перевалочной базой на Джигитке. Наш пропился и проворовался, мы увольняем его, и прокуратура ждет приемо-сдаточного акта с указанием недостачи.
Фиса поежилась.
- ...Так что принимай, как следует все считай до винтика, и чтоб без компромиссов.