К чести деревенского попа нужно сказать, что он, во-первых, не удерживал мальчишку при себе, а, так сказать, отпустил с богом, и, во-вторых, дал ему однажды вырезку из газеты насчет приема в художественное училище, - поп знал, что Леха иногда рисует и у него что-то, однако, получается. Отец недоволен был Лехиным выбором. Он надеялся, что Леха на механика выучится или на строителя. Но Леха уперся, и отец его упрямство уважил. Дал он Лехе денег на билет в один конец, и Леха поехал.
Провалился Леха на первом же экзамене - по рисованию. Потому что раньше если когда рисовал, то "из головы", фантазируя. А тут дали рисовать гипсовую голову - Леха ее и в глаза-то до этого не видел...
Одним словом, Леха провалился, и ему отдали документы. Обратного пути для Лехи не было. Два дня он ходил с теми, кто не отчислен, в бесплатную столовую, и за это время узнал, что при училище имеется кочегарка, и стал проситься туда работать. Его по малолетству не принимали, но старушка в отделе кадров сжалилась над ним и велела идти к директору: он добрый, может разрешить.
Директор - Леха его в жизни не забудет, - седой, костлявый, в военной гимнастерке под пиджаком, - пожалел Леху. Он велел принести нескладный Лехин рисунок и собственноручно исправил двойку на тройку. И Леху приняли, потому что остальные экзамены он сдал.
Сначала специальность Лехе никак не давалась. Просто сплошные были двойки. Тройки ему ставили только по настоянию директора. Потом, когда в Лехе произошел перелом и оказалось, что он лучше всех рисует и лучше всех лепит, словно откопал в себе нечто, зарытое очень глубоко, директор признался ему, что ни о чем таком в отношении Лехи и не помышлял, а просто жалел его, как жалел всех голодных горемык - и деревенских, и городских. А вот выяснилось, что у Лехи талант, и он, директор, не дал ему погибнуть, и не благодаря какой-нибудь особенной проницательности, а просто по доброте. И теперь, зная, что сделано такое доброе дело, можно, как говорится, спокойно умирать.
К несчастью, директор действительно скоро умер: у него после войны и плена были слабые легкие.
А Леха блестяще окончил училище, и его дипломная работа "Раненый солдат" является гордостью училищного музея.
В общем, жизнь у Лехи стала получаться совсем неплохая. Он был направлен в большой, прекрасный город Свердловск, в артель, и скоро в артели выдвинулся, стал давать образцы. Премии пошли. Стал матери посылать. Одновременно увлекся акварелями. Акварель требовала мгновенной вспышки впечатления и быстрой работы, и Лехе это нравилось, и у него получалось. Одну акварель "Восход над рекой" взяли на городскую выставку...
А женился Леха уже после армии. В армии старательный и смышленый Леха дошел за три года до старшинского звания и должности старшины роты. Плюс к тому был в комитете комсомола батальона, а последнее время - за комсорга, то есть фактически на офицерской должности. В общем, вышел Леха на гражданку уже большим человеком. И очень может быть, что это его в какой-то степени и сбило с толку. Ему бы опять в артель, сочинять образцы, писать акварели. Одним словом, возделывать тот сад, в который был допущен капризом природы и добротной художественно-ремесленной наукой.
Но Леха вкусил уже, выражаясь высокопарно, от пирога общественного авторитета, и легко согласился на общественную работу, и стал инструктором районного комитета ДОСААФ.
Он мотался по району, выбивая показатели, налаживал учет, но все казалось, что вертится где-то около дела, а дело-то делают другие - те, кто неаккуратно собирает членские взносы, те, кто неправильно оформляет протокол собрания, те, кто не выпускает к сроку стенгазету.
Возраст между тем стал уже таким, что пора было жениться. И Леха женился. Он женился на малярше Шуре; она была комсоргом, по служебной линии он с ней и познакомился.
Это была звонкая, энергичная девушка, она азартно работала и жарко любила и скоро родила Лехе одну за другой двух девочек. Это, конечно, только так говорится - одну за другой. На самом деле разница была в два года, и каждый раз это была целая эпопея, и Леха много возился с девочками, и ночами с ними сидел, и днем оставался по возможности, и в ясли сам носил, и в консультацию. Любил их очень. В детстве недодано было Лехе ласки, а вот не ожесточилась его душа, и, оказывается, нежности в ней было бесконечно много. И все-таки был Леха, наверное, настоящим художником. Потому что рисовать, или, скажем, лепить, или даже стихи сочинять умеют многие. Но они еще не художники, если нет в них настоящей нежности. Вот, например, когда Леха в артели работал. Не то чтобы он так уж старался что-нибудь изобрести необычное. Вовсе нет. А вот идет просто по улице, малыша увидит, как он неуклюже и в то же время грациозно мяч обхватил, или скворец головенку повернет на мгновение, а Леха приметит, и в душе защемит, и уже не забудется, и как-то потом в глине проявится, а потом и в камне...
Конечно, Леха по настоящему делу тосковал, по своему. Опять же с деньгами туговато становилось, не то чтобы очень уж трудно, но туговато. И Шурин заработок был основной, а Лехин так, дополнительный. И стало Леху постепенно давить. Вот давит, и все. Скажем, он на собрании присутствует, а его давит. Он, конечно, улыбается и речь говорит, а его давит.
И стал Леха выпивать понемножку. Потому что как выпьет, так временно не давит.
На этом Лехино семейное благополучие начало кончаться. Ну, это каждому понятно, что в данном случае трения начинаются. И решил Леха работу менять. Ему бы опять в артель, его бы взяли, конечно, да Шура присмотрела ему местечко в тресте - художником-оформителем. И Леха согласился.
Его легко отпустили. Сложилось уже к тому времени такое мнение, что Леха, во-первых, не растет и, во-вторых, нет у него настоящей закваски...
Так или иначе, перешел Леха работать в трест художником и повеселел. Рисовал он легко, быстро и красиво. И с выдумкой. Особенно, если объявление какое-нибудь насчет вечера отдыха, или концерта, или детской елки, - не просто напишет, а какую-нибудь картинку нарисует, и ни на что не похожую, и в то же время что-то напоминающую. Деньги пошли хорошие. Во-первых, премии. Во-вторых, кое-какой левый заработок. То из соседней столовой, то из кинотеатра прибегут с договорчиком, то из воинской части. Тут они с Шурой садово-ягодный участок приобрели, домик на нем поставили и так его разукрасили и резьбой и росписью, что весь поселок смотреть приходил, и для газеты их сфотографировали на фоне крыльца. И девочки паслись на даче по выходным дням. Но Леха к тому времени пил уже регулярно. Он втянулся. Левые заказчики уже знали, что приходить к Лехе надо с бутылкой. Леха научился выводить заказчика на бутылку. Он не сразу соглашался написать лозунг или сделать трафарет "Не стой под грузом", говорил, что много работы, его уговаривали, он потом намекал, делал все очень быстро и по-прежнему хорошо, и все заканчивалось выпивкой, чаще всего - вместе с заказчиком. Тогда еще Леха не любил пить один...
Кому пришла в голову мысль отправить Леху на БАМ - то ли жене Шуре, то ли ее сестре или мужу сестры - неизвестно. Вопрос этот возник как-то сам по себе в переписке сестер, и Леха мало-помалу привык к мысли, что рано или поздно ему ехать.
И уехал.
Они сразу сошлись с Сеней. Оба деревенские, оба старательные, к тому же Леха в основном выполнял Сенины задания.
Нельзя сказать, что на БАМе Леха совсем не пил. Однако пил не регулярно, а по случаю, а случай представлялся не часто - на БАМе был сухой закон. И запоев, по сути дела, не было. А работал Леха хорошо, с душой и с выдумкой. Он, как оказалось, мог сочинять рифмованные лозунги и шуточные стихи для стенгазеты, быстро и очень похоже рисовал карикатуры и скоро сделался необходимым мехколонне человеком.
Леха придумал эмблему мехколонны, эта эмблема украсила ворота промбазы и дверцы автомашин. На слепых стенах складских и производственных помещений появились огромных размеров лозунги: "За далью - даль, за далью - даль, даешь стальную магистраль", "Беречь "Магирус"*, "МАЗ" и "КрАЗ" должен каждый здесь из нас" и другие.