Грузины заговорили разом, размахивая руками. Парень с бородой подошел к ней, положил руку на голую грудку, и я почувствовал, что воздух желаний можно резать ножом...
- Не хватало, чтобы и она начала возбуждаться, - мелькнуло в голове, и мне отчаянно захотел обнять ее и, идя напролом, защитить, но я понимал, что сейчас этого лучше не делать.
- Поцелуй меня, девушка! - тот же густой хриплый голос без акцента. Парень с бородой неотрывно смотрел ей в лицо.
Чужестранка не двинулась с места, продолжая глядеть мимо парня.
- Господи! - сказал вслух я. - Да она в ступоре! В шоке! Она просто не понимает и не видит, что здесь происходит...
Я почувствовал, как парни с интересом уставились на меня, на миг позабыв о латышке...
- Вы не станете насиловать ее! - сказал я. - Вам тогда придется нас убить... Обоих... Вам этого не простят... Вас найдут...
- Заткнись профессорхуев! - сказал тот, что с бородой, хорошо говоривший по-русски и ударил кулаком в лицо.
Я отлетел к стене, чувствуя как распухает нос, занимая все лицо. Во рту стало солено и горячо от крови, но боли и страха уже не было... Я сел на пол и, вытянув руку, попытался нащупать опору, чтобы встать. В это время новый удар, большой, тяжелый, черный и горячий, как редкие валуны в жаркий полдень на потинском пляже, вновь опрокинул меня и погнал по вымощенной необтесанным булыжником дороге... Дорога круто уходила вниз, под гору, мне с трудом удавалось удерживать набиравшую скорость машину, которая неуклюже подпрыгивала, раскачиваясь и странно дребезжа...
Потом я увидел глухую стену, сложенную из такого же булыжника, перегородившую дорогу, но слишком поздно... и врезался в нее на всем ходу... Вокруг гудело, будто я сидел слишком близко к настраиваемому органу. Гул вытеснил дорогу, по которой я только что ехал в чужой машине, море и даже небо. Он обволакивал меня, качая, защищая и вознося... Я понял, что могу положиться на него и мне уже не причинят вреда и боли.
Было хорошо и удобно, лишь немного тревожно, словно сидишь глубокой ночью за письменным столом над очередной статьей, в которой есть странно волнующие, необычные данные, не согласующиеся с представлениями традиционной хирургии, и их надо поглубже запрятать в текст, чтоб статью опубликовали... Гул затихал...
Потом я увидел устройство для консервации органов. Тусклый металл, неожиданно превращающийся в участки жидкокристаллического дисплея с крупными яркими цифрами в самых неожиданных местах; непривычно острые грани, прорезающие эллиптические поверхности, бесшумные насосы, почти знакомые емкости с газами и масса сенсорных клавиш с загадочной символикой, а в центре - гелеобразная полость-колыбель с платформой для консервируемого органа, окруженная манипуляторами...
Я не помнил, как выбирался из разбитой машины и сколько пролежал на мокром песке. Голова, набитая камнями, больно стучащими изнутри при движении, казалась огромным маракасом, которым слишком долго трясли...
Лицо, когда я прикоснулся к нему рукой, было надуто сильным отеком. Я нащупал разбитые губы с болтавшимися кусочками ткани... Позже мне удалось открыть один глаз, растянув веки пальцами... Была ночь. Шел дождь, холодный и сильный. Я несколько раз пытался собраться с мыслями, но ничего не получалось. Анализ не шел дальше разбитого лица, жуткой головной боли, маракасов и холодной ночи... Потом я увидел поблизости небольшой досчатый дом с лестницей и, с трудом вскарабкавшись по ней, постучал - никто не открывал... Потянув за скобу я вполз в комнату, освещенную маленькой лампочкой без абажура на длинном шнуре, раскачивающейся от ветра.
Единственным глазом я увидел длинный деревянный стол. На столе на спине неподвижно лежала голая женщина, неудобно свесив ноги. У противоположного края стола виднелась голова человека, который, видимо, спал, сидя верхом на стуле. На топчане валетом лежали еще двое...
Я встал с колен и приблизился к столу... Прямо передо мной, притягивая взгляд, вызывающе бесстыдно располагалась женская промежность с ярко белым треугольником незагорелой кожи... Я близоруко наклонился, стараясь рассмотреть тускло отсвечивающее мокрое розовое пятно, которое растеклось над лобком, покрывая гениталии и даже бедра... И увидел тоненькую струйку крови, вытекающую из влагалища и множество синяков ссадин на коже...
Мозг "под шубой" из синяков и опухолей зашевелился и совсем другая женщина, пьяная, сильно побитая простушка, лежала передо мной в гинекологическом кресле приемного покоя в одном из родильных домов Свердловска с разведенными ногами и огромным животом, готовым к родам, и большой, темно-зеленого стекла бутылкой из-под "Шампанского", торчащей из ее влагалища... Гениталии плотно обхватывали бутылку и извлечь ее простым потягом не удавалось, но тоненькая струйка крови находила дорогу, просачиваясь наружу...
Я прикоснулся пальцем к студенистому пятну на лобке женщины, что лежала на столе в домике спасателей в Поти, и поднес палец к глазу... Характерный запах спермы ударил в нос. Заторможенный мозг рывками стал выстраивать одну за другой мучительно знакомые и страшные события, пока вдруг разом я не вспомнил все, что приключилось с нами, и не узнал в этой женщине, бесстыдно, грубо и страшно распятой на столе, Даррел... Я закричал. Мне показалось, что крик раздерет легкие. Человек, за столом, с трудом поднял голову и удивленно уставился на меня...
Продолжая кричать, я блуждал глазом по комнате, пока не наткнулся на пустую пятилитровую бутыль из-под вина. Схватив ее двумя руками, я двинулся к сидящему за столом и со всей силы опустил бутыль на голову... Мужчина помолчал удивленно и ткнулся лицом в стол... Повернувшись к тем двоим, спавшим валетом, я вновь поднял двумя руками над головой еще целую бутыль, успев удивиться ее прочности, и вдруг почувствовал, что зверею и жажда убийства завладела мной. Я обрушил бутыль на голову ближнего к себе человека на топчане. Тот протяжно всхлипнул. Бутыль, наконец, со звоном разлетелась на куски, которые еще долго позванивали, скользя по полу... Я повернулся к третьему, который в ужасе глядя на страшное, с длинными острыми краями горло бутыли в моей руке, пытался встать и защитить лицо...
Он не успел. Я вонзил в него края бутылки, которые удивительно легко проникли в кости лицевого скелета. Удовлетворенно оглянувшись, я нагнулся к чужестранке и, взяв ее за руку, прошептал в ухо, не особенно надеясь на успех:
- Даррел! Открой глаза. - Она открыла и уставилась в потолок.
- Сядь, пожалуйста, - также шопотом попросил я. Она села, касаясь ногами пола, и стала смотреть в открытую дверь за моей спиной.
На гвозде возле двери висел длинный мужской плащ серого цвета. Я стянул его со стены и подошел к девушке:
- Попробуй встать. - Она молча встала и замерла, вытянув руки вдоль туловища, продолжая сжимать остатки майки в побелевших пальцах. Я помог ей натянуть на голое тело грязный плащ, застегнув его на единственную нижнюю пуговицу и сказал: - Пойдем!
Она сделала несколько шагов к двери, некрасиво расставляя ноги и по-прежнему не замечая меня...
- Подожди минутку, - попросил я, оглянувшись, и, увидев синие спортивные штаны с длинными полосками белой ткани по бокам, одной рукой стал натягивать их на себя, прихватывая другой по пути лежавшую на стуле заскорузлую вонючую рубаху в красно-синюю клетку...
Мы осторожно спустились по лестнице.
- Эй, доктор! - услышал я вдруг над головой. - Забирай бабу и проваливай! Бабе лучше все забыть! - тусклый и монотонный, как шум недалекого прибоя, голос вколачивал гвозди в сильно болевшую голову енивой уверенностью и спокойствием... - Подумаешь, делов-то: два мужика бабувыебали!
Я недоуменно повернул к говорившему голову...
- Омар не стал... - сказал бородач. - А она пусть не шляется голой...
- Ваш Омар просто нравственный идеал социалистической эпохи! среагировал я и тут до меня дошло, что эти сукины дети живы... Вот они все на веранде - толпа счастливчиков, провожающаяся нас, только что насладившихся телом чужестранки... Значит бойня, учиненная мной в домике на сваях с пятилитровой бутылью в руках, вся моя ярость и отвага. реализовались лишь в воспаленном мозгу...