Но Кузевану было наплевать на мою вендетту. Его душа требовала спиртного:
-- Нехуятут валяться, Рыжий. Пошли! -- и двинулся к лифту. Мне с трудом удалось уговорить его подождать еще.
Следующим прибыл профессор Фима. За него я был спокоен.
На этот раз из номера вышел почти джентльмен, в больших трусах в цветочек, и мучительно долго орал на Фиму, который удивленно пятился от него, бормоча по-русски:
-- Простите, но ... это номер БД...
Мы с Кузеваном перебрались из кресел на пол и катались, зажав руками рты.
Фима сразу согласился поглядеть, что будет дальше, когда мы позвали его и объяснили, в чем дело.
-- Твой сибиряк, Рыжий! Гляди! -- первым интеллигентного профессора из Омска или Томска увидел Кузьма.
Тщедушный Семен деликатно постучал.
-- М-мальчики! Если вдруг тот п-придурок начнет атаковать Семку, все как один на его защиту, -- успел прошептать я.
На робкий стук сибиряка дверь резко отворилась: оттуда вылетела полуодетая девка. За ней вышел парень. В костюме и галстуке он выглядел довольно прилично и подпирал головой потолок. Он схватил Семена плечи и поднял в воздух.
-- Hey, lad! -- заорал я, и мы гурьбой окружили его.
Он сразу узнал меня, и я приготовился к худшему, но парень улыбнулся, видимо, догадавшись обо всем, или ему успел позвонить Reception Clerk, и, извинившись, направился к лестнице, не дожидаясь лифта.
-- А девка?! -- мстительно спросил я.
-- Пошли, пошли, мужики! Не хера ошиваться здесь! -- московский говорок подошедшего Учителя был очень кстати.
-- Господи! Пожалуйста, сделай так, чтобы официант из VIP-гостиной докатил тележку в целости до моего номера, -- попросил я, и Господь услышал...
Утром я спустился в гостиничный холл, предварительно простояв почти час под душем. Учитель и пиздюки спали, не обремененные заботами о собственном багаже. Reception Clerk виновато глядел на меня. Я не стал справляться о судьбе чертовой сумки и вышел из отеля взглянуть на город. Мне сразу показалось, что я спятил и галлюцинирую: прямо напротив гостиничных дверей, вальяжно разбросав длинный плечевой ремень и короткие держалки для рук, стояла любимая темно-зеленая сумка "Schneider", со множеством карманов и замков на молниях, лейблами и прочими аксессуарами. Прибывающие автомобили уже привычно объезжали ее, и казалось, что она стояла тут всегда.
Я, видимо, сильно заорал, потому что швейцар в генеральской форме, знавший про мой цурес, сразу подбежал и потянул за рукав, приглашая вместе с сумкой зайти в бар.
-- Listen, рaul! -- кричал я, бегая вокруг сумки и боясь прикоснуться к ней. -- It's mine! You see! I cannot believe in this magic! Have you been seeing something before? This goddamned bag has been staying in there for 24 hours almost!
Негр осторожно приподнял сумку двумя пальцами, как будто там была бомба, и, не удержав, уронил на мостовую перед дверью. Я напрягся в ожидании звона разбиваемых бутылок. Негр замер, поджидая взрыв. Но было тихо, солнечно и тепло, несмотря на конец декабря. Подождав немного, негр подмигнул и улегся прямо в генеральской одежде на отполированные камни с надписью готическими буквами Marriott, в ожидании моих команд...
Я подошел к сумке и, взяв за длинный плечевой ремень, прижал к груди. Я был счастлив в тот миг, и проблемы искусственного сердца волновали мою душу не больше, чем уклонение от правил в брачных играх дождевых червей. Я даже не заметил, как вокруг столпилась московская публика, покрикивая от радости и похлопывая меня по плечам. Кузеван вытащил из внутренного кармана тугого пиджака плоскую стеклянную бутылку, и все-все прямо перед входом в пятизвездочный отель сделали по глотку в ожидании начала Симпозиума.
Бэйлорский Центр, созданный доктором Де Борном, где должен был проходить Симпозиум, представлял вереницу хирургических корпусов с зеркальными окнами по фасаду и операционными из нержавеющей стали, напичканными дорогим оборудованием, куда со всего мира тащилась больная публика.
На симпозиумах, подобных этому, не звучат сенсационные завления. Все и так все про всех знают.
-- You should play the game. Otherwise you will be in trouble, --пошутил доктор Де Борн, открывая Симпозиум. Он имел в виду правила Программы.
Научная программа Симпозиума должна идти своим чередом, но на ней никто, разумеется, не зацикливается, потому что она -- не главное. Не главное, но важное -- возможность обсуждения с рюмкой в руках вопросов, на которые у тебя нет ответов... А главное -- сама Америка: The State which is from an another planate. Я подозревал, что СССР был для них такой же чужой планетой, только менее привлекательной и более опасной.
Было около десятка докладов: американцы читали по-английски, мы --по-русски. Все было академически чинно и красиво. Потом был ланч с горой еды, которую нельзя одолеть за неделю, но мы управились за час. Потом была экскурсия по клинике. Я приставал с расспросами, хватая за руки коллег-американцев, пока Учитель не цыкнул:
-- И всегда ты, Рыжий, лезешьблядь! Мы опоздаем на прием, а вечером еще ужин в японском ресторане.
В перерыве Симпозиума Учитель собирался втюхать доктору Де Борну большой тульский самовар. Мне было доверено держать его и переводить, пока Учитель излагал приветствие.
Вечером того же дня, готовясь к походу в японский ресторан, я, наконец, натянул на себя чистую рубаху, размышляя, каким бы галстуком удивить публику.
Ресторан как ресторан: дорогой, с небольшим бассейном -- если забыть, что ты в Америке.. Уже сильно подвыпив, я обратил внимание, что японки-официантки, разнося еду, все откровенней ложатся грудью тебе на спину. Я стал наблюдать за Учителем, но здесь меня постигло разочарование: девки-оффициантки могли положить свои груди ему разве что на поясницу.
-- Is it true, David? I have already paid my attention to this sexual games, -- обратился я к хирургу-американцу, сидевшему возле меня, кивая на малюсенькую япошку с серебряным подносом в руках, старающуюся на цыпочках прижаться к могучей пояснице Учителя, увлеченного очередной порцией червей, извивающихся перед ним на металлическом блюде со спиртовой горелкой внизу.
-- Oh, yes! -- обрадовался Дэвид. -- It's coming with a mea and will continue at a swimming pool.
Через некоторое время все засобирались в бассейн. Я начал привычно раздеваться, собираясь немного поплавать, а Учитель, став вдруг задумчивым, сказал:
-- Нетблядь! Не полезу...
-- Не т-трусьте, Великий! -- начал настаивать я, не ведая, что нам предстоит.
-- Я сказал нет! -- отрезал Учитель и занялся стаканом с виски.
Через несколько минут в маленьком бассейне с непривычно теплой водой нас толпилось душ восемь-десять.
-- Как мы тут будем плавать? -- мелькнуло в голове, прежде чем я увидел вереницу девок-официанток в одних трусиках, проворно расставивших вдоль бортов бассейна блюда с едой и маленькие фарфоровые рюмки с теплым саке. Закончив работу, они погрузились в воду и разбрелись, предлагая выпивку и бесцеремонно прикасаясь под водой. Трусики япошек, намокая в воде, становились прозрачными...
Мы сидели в большом, похожем на амбар для хранения зерна, сарае, уставленном столиками с едой. Это был самый известный в Хьюстоне мясной ресторан, построенный еще пилигримами. Под потолком на качелях, как двести лет назад, раскачивалась молодая девка в строгой одежде, лица которой отсюда было не разглядеть. Внизу, под ней, пианист наигрывал рэгтаймы. Американцы давали прощальный ужин в нашу честь.
На сдвинутых столах -- нас было человек десять-двенадцать -- стояли большие головки сыра с дырками, закрепленные в специальных устройствах с острыми проволочными резаками. Другой еды не было. Все пили пиво, закусывая прозрачными, величиной в машинописный лист, сырами.
Официанты не спешили подходить. Кто-то из хирургов-американцев рассказал историю этого ресторана. И тогда, в XVIII веке, под крышей раскачивалась девушка, а у входа, рядом с гардеробом, была специальная стойка с надписью: For Rifles/Guns, на которую никто из нас не обратил внимания. В неприкосновенности осталась и еда: traditional steak: rare, medium and well done with a mushroom sauce as a dressing. Размеры подаваемых кусков мяса мало что говорили непосвященному: малый стейк, средний и большой. Однако если посетитель съедал большой стейк, он не платил за еду и получал право бесплатно посещать кабак в течение года, а барышня спускалась с качелей, чтобы поцеловать победителя. За всю историю существования заведения лишь десяток посетителей удостоились этой чести: их имена висели в раме на дальней стене.