Когда крест станичной церкви, искрившийся в сумеречном небе, погас, в конных рядах загорелись смоляные факелы и, густо дымя, осветили фантастически колеблющимся светом три безмолвных стены всадников, четырехугольную площадь примятой травы, грузную фигуру генерала на рослом, неподвижном коне и поблескивавшую ризу священника.
Астраханская казачья дивизия[248] ждала войсковой батальон на молебен. Накануне в штабе войска был получен срочный пакет от донцов. Намереваясь атаковать Царицын, донцы настойчиво просили поддержать их с правого фланга. Пришлось выделить только что сформированный батальон.
Необычна была эта часть, как необычно и тогдашнее время. Весь батальон состоял из одних офицеров, из числа тех, кто, отбросив личную жизнь и преодолев все преграды, явился на юг стать стеной против разбушевавшейся стихии.
Что руководило ими? Жертвенный ли порыв, ненависть ли к вздымавшейся со дна темной силе или суровое чувство долга?
Молодые, здоровые, закаленные Великой войной и скованные чувством профессиональной чести, они противопоставили сокрушающему валу свою непоколебимую волю, как стальной клинок – накатывающейся на них глыбе.
С ближайшего бугра прискакал адъютант и, туго затянув повод, четко взял под козырек:
– Едут!
Далеко в степи, прорезая дымку тумана, медленно выплывало темное пятно. Только очень острый глаз мог различить скачущую конную группу.
– Да, действительно, атаман. А батальона все нет, странно. Без пяти восемь. – И генерал нетерпеливо повернулся в седле.
Он собирался уже послать ординарца торопить запоздавших, когда из-за угла дома, мутно белевшего на окраине станицы, выдвинулась темная полоса.
Батальон шел совершенно бесшумно. Быстро увеличивался контур мерно колеблющейся массы, и от этого беззвучного нарастания казалось, что шли не люди, а надвигаются таинственные бесплотные тени.
– Хорошо идут, – пробасил в усы генерал, – ив точку: ровно к восьми. А атаман напрасно торопится.
Действительно, конная группа, скрывшаяся было в ложбине, вынырнула теперь совсем близко и понеслась к строю.
– Дивизия, смир-рно! Шашки вон! – густой, тяжелой волной прокатилась команда.
С шелестом выскользнули клинки и, тускло блеснув, замерли. Колонна пехоты подходила к оставленному для нее свободному месту.
Атаман подлетел прямо к батальону, круто остановил коня и звонко, как бы с задором, крикнул:
– Здорово, молодцы! – Его голос резко прорезал тишину и оборвался в пространстве.
Ответа не последовало. Еще тише стало в степи, еще более таинственными почудились приближавшиеся тени. Только шаг батальона стал как будто свободнее и шире, да головы в рядах закинулись выше.
Озадаченный необычным молчанием, атаман дернул коня вперед и подъехал вплотную к колонне. Перед ним проходили ряды. В недоумении смотрел он на скользившие мимо призрачные силуэты. Это был не тяжелый торжественный строй великолепных гвардейцев, не гибкий задорный шаг жизнерадостных юнкеров. Нечто необычное, никогда не виданное было в поступи проходящей части.
Широким, сильным шагом шел батальон, как монолитная упругая масса, еле касаясь земли в поступательном быстром движении. И что-то бесконечно горделивое было в высоко поднятых головах, в чеканной выправке, в легких ритмичных движениях.
Шеренга за шеренгой проходили господа офицеры; заревом пожара вспыхивали на их лицах отблески факелов, кровавыми пятнами ложились на шинели и перебегали искорками по стали штыков. И почему-то казалось, что для этих мелькавших как привидения рядов не существовало преград.
Вероятно, атаман что-то понял. Решительно соскочил он с коня и, швырнув папаху об землю, крикнул, но уже без прежнего задора, а каким-то другим, зазвеневшим голосом:
– Кланяюсь вам, господа офицеры!
Печально служили напутственный молебен. Дрожал старческий голос седого священника, и глухо тонули в ночной темноте молитвенные напевы. Точно не о здравии, а за упокой молились под черным куполом неба, среди факелов, пылавших красными языками, как громадные погребальные свечи.
Застывшими изваяниями стояли четыреста человек. Линия обнаженных голов, винтовки, прижатые к плечам, и фуражки, выровненные в левых руках. Сосредоточенны и суровы были затененные, резко очерченные лица. Куда-то в пространство глядели глаза. Что видели они там, за рубежом сгустившейся тьмы, за гранью жизни? Ведь это, может быть, их отпевали.
Уже трепетно мерцали звезды, когда черными гигантскими змеями потянулись к своим стоянкам полки. Перед маленькой конной группой ординарцев ехал генерал со своим начальником штаба. Оба молчали. Широкоплечая, коренастая фигура генерала в папахе, с трубкой в зубах и кривой текинской саблей на туго подтянутом поясе напоминала запорожца времен казачьих набегов. Полковник, тонкий и моложавый, в хорошо пригнанной солдатской шинели имел немного городской вид. Машинально он пришпоривал свою лошадь, отчего она взбрасывала голову и сбивалась на рысь.
248
Астраханская казачья дивизия. Сформирована во ВСЮР 27 июня 1919 г. на базе Астраханской отдельной конной бригады как Астраханская конная дивизия; 8 августа 1919 г. переименована в казачью. Летом 1919 г. входила в состав Нижне-Волжского отряда Кавказской армии. К 5 октября 1919 г. (временно при 4-м конном корпусе) насчитывала 1595 сабель, 40 пулеметов и 9 орудий. Осенью 1919 г. в нее входили: 1, 2, 3 и 4-й Астраханские казачьи полки, 1-й Инородческий конный полк (включен 3 августа 1919 г.; 97 сабель, 3 пулемета) и 4-й конно-артиллерийский дивизион (полковник Петровский): 1-я Астраханская казачья (4 орудия) и 9-я конная (5 орудий) батареи. Расформирована 6 мая 1920 г. Начальники: генерал-лейтенант Зыков (до 4 августа 1919 г.), генерал-майор В. Савельев (4 августа 1919 г. – октябрь 1919 г.), генерал-майор А.П. Колосовский (к 5 октября 1919 г.). Начальник штаба: полковник Реут (до 3 декабря 1919 г.), полковник Молостов (с 3 декабря 1919 г.). Командиры бригад: полковник Коваленко (с 3 декабря 1919 г.), генерал-майор Борисевич.