Когда выехали на пустынную станичную площадь с уходившим ввысь силуэтом сумрачного собора, начальник штаба, как бы заканчивая продуманную мысль, проговорил:
– Да, будут большие потери, – и, помолчав, добавил: – Ведь им придется голыми руками проволоку рвать и пробивать штыками прочно укрепленный фронт.
– А знаете ли вы, ваше превосходительство, – заговорил опять полковник, – сегодняшний молебен напомнил мне эпизод из Русско-японской войны. Перед августовским штурмом Порт-Артура японцы назначили одну дивизию для прорыва. Она должна была, как таран, пробить брешь в линии фортов и этим как бы открыть двери для осадной армии. Эту дивизию назвали колонной смерти. Накануне ночью у них тоже было богослужение. Дивизия присягнула умереть – и сдержала слово. Видели ли вы сегодня выражение лиц на молебне? Они тоже…
– Видел, – перебил генерал и, цукнув коня, пустил его крупной рысью.
Через несколько дней из-под Царицына пришли первые вести. Атака по всему фронту была отбита; сообщалась большая цифра потерь. О батальоне проверенных сведений не имелось, доходили лишь слухи о какой-то неожиданной катастрофе. Только неделю спустя стало точно известно, что батальон уничтожен почти целиком. Из 400 человек насчитывали в живых не более одного-двух десятков. Рассказывали, что красные добивали раненых, пытали их. Были найдены распиленные трупы.
Не прошло и месяца, как гибель батальона превратилась в простую историческую справку.
Уже начались холода с буйными ветрами и ледяным дождем, когда красные, получив подкрепления, перешли в наступление и навалились крупными силами на поредевшую в боях дивизию. К ней на помощь для удара по неприятельскому флангу была направлена бригада донцов. Чтобы согласовать совместные действия, командир бригады прибыл в штаб астраханцев. Дежурный офицер провел его в тускло освещенную комнату полуразрушенного зимовника, где за столом с остатками ужина сидел генерал, облокотившись на широко развернутую карту, а начальник штаба, примостившись на походной кровати, возле свечи, писал, держа полевую книжку на приподнятом колене.
Совещание было коротким. Все понимали друг друга с полуслова, знали, что время не терпит. Когда деловые вопросы были исчерпаны, а вестовой принес три стакана крепкого, мутного чая, бригадный расстегнул свой мокрый, задымившийся в тепле полушубок и, скручивая папиросу, заговорил о последних событиях на фронте.
Молодой, с энергичным лицом, резкими движениями и подчеркнуто крепкой речью, он красиво рассказывал о последнем бое, выпукло оттеняя отдельные, часто жуткие, факты, с холодным смешком вспоминал эпизоды расстрелов. Видно было, что Гражданская война прошла когтями по его собственной коже, выработав тот особый тип беспощадно-жестокого воина, у которого чувство долга заострилось личной ненавистью.
– Вы, кажется, принимали участие в наступлении на Царицын? – спросил начальник штаба, распечатывая только что принесенную пачку пакетов.
– Да, как же, расквасил себе там лоб. Скверное было дело. Ну, ничего, еще отыграемся.
– А скажите, – задал в свою очередь вопрос начальник дивизии, – известны ли вам подробности о гибели нашего батальона?
– Вашего батальона? Конечно, знаю. Он наступал правее меня. Это целая история, впрочем очень короткая, – усмехнулся, точно поморщился, донец. – Ваш батальон, черт его знает, одержимый какой-то. Он как двинул с места, как пошел – сразу опередил соседей по крайней мере на полперехода. А потом, дорвавшись до царицынских укреплений и не дожидаясь, пока подтянутся остальные, он, точно шальной, врезался в неприятельский фронт и, представьте, прорвал-таки линию укреплений; а ведь чего только не было там наворочено! Пленные красноармейцы рассказывали потом, что их ошарашила стремительность штыковой атаки. «Как, – говорят, – вскочили они, как рванулись в атаку – только пыль взвилась! Мы палим, а они бегут; мы хлещем огнем, а они молчаком еще шибче прут; словно нечистая сила. Ну и не выдержали мы, – говорят, – бросились уходить. Только мало кто спасся, а кто нет, – не приведи Бог, что было!» Словом, прорвали три линии окопов, а там началась катавасия. Нарвались они уже под самым Царицыном на бронепоезд, а с тыла их броневики обошли да еще какая-то конница подвернулась. Получился такой переплет, что сами красные поперепутались и до поздней ночи расстреливали друг друга. Ну а ваши полегли полностью. Правда, дорого обошлась красным победа – это точно установлено. Да и то сказать, ведь дрались, собственно говоря, покойнички: все равно выхода не было. Зато и поиздевались же большевики над ранеными, вымещали потери. – И бригадный не то засмеялся, не то оскалился по-звериному. – И скажу я вам: сами виноваты. Так воевать нельзя. Молодцы, слов нет, только какие-то одержимые.