Вдоль пути обстановка оставалась прежняя. Бои гремели еще ближе, и горная лощина продолжала суживаться. Сзади подходил Дзюнгарский полк. Трубачи его играли грустный мелодичный вальс.
Есаул Кочетов, оставляя проселочную дорогу, повел сотню рысью прямо через поля. Несмотря на движение, я чувствовал, что прямо засыпаю в седле. Пришлось брать целый ряд препятствий – канав и плетней, разделявших пахотные участки. И вот на одном из плетней случилось то, чего я боялся больше всего: на прыжке я свалился на землю, хотя конь совершенно легко перемахнул через изгородь. Налетевший Кочетов разнес меня за «расхлябанность» и пр. Мне было очень обидно за несправедливость, но пришлось молча и навытяжку выслушать короткий поток его красноречия. Добрый же конь после моего падения испугался и бросился в сторону, но вскоре сам остановился: под его животом болталось перевернувшееся седло. Виной всему оказалась злосчастная непочиненная подпруга. Огорченный и сконфуженный, я кое-как приладил седло и догнал сотню.
К вечеру мы добрались до станции и оттуда отошли на ночь на самую окраину станицы. Справившись с заботами о лошади и себе самом, я устроился в углу сарая и, конечно, моментально уснул. Но отдых продолжался недолго: сквозь сон я услышал мою фамилию: «…вы назначены в разъезд… собирайтесь», – объявил мне взводный. «В какой разъезд? Я почти целую неделю в разъездах. Почему опять я?» Старший юнкер смягчил тон: «Разъезд очень серьезный. Нужны сильные лошади, а таких в сотне осталось мало. Поэтому вам придется ехать вне очереди еще один раз». Проклиная в душе взводного и всех «ловчил», я встал и быстро привел себя в порядок. Митя Донсков ехал тоже. Обменявшись с ним общими настроениями, вернее – крепкими словами по адресу взводного, мы выехали на назначенный для сбора пункт.
Лил проливной дождь, и темнота царила кромешная. Войсковой старшина Свешников, опять начальник разъезда, вскрыл пакет и прочитал юнкерам поставленную задачу. Нам было поручено возвращаться в сторону Георге-Афипской и отыскивать вдоль пути командующего Донской армией. Глубокой ночью единственным путем следования являлось полотно железной дороги, проходившее теперь по высокой насыпи, но по нему, и в этот даже час, двигались толпы уходивших от большевиков людей. Приказание, однако, надо было выполнить, и разъезд тронулся. Дойдя до станции, мы двинулись навстречу людскому потоку. Пришлось вытянуться цепочкой по одному по боковой, пешеходной тропинке.
Несмотря на постоянные окрики, шедшие люди постоянно наталкивались в темноте на лошадей разъезда. Пробивались мы медленно, с большим трудом и долго. Дождь лил с прежней силой. Масса отходивших на Новороссийск продвигалась по всей ширине полотна. Иногда по шпалам между рельс прыгали и небольшие повозки с вещами. Толпа негромко гудела от разговоров и повиновалась приказаниям и окрикам.
Сколько времени продолжалось наше продвижение вперед – трудно определить, но вдруг разъезд остановился совсем. В этот момент разъезд очутился на длинном железнодорожном виадуке. По строю юнкеров пошло от головы к хвосту: «Подходит поезд с ранеными. Приказано пропустить его… Поставить лошадь крупом к рельсам. Стать самому лицом к ним и не позволять лошади оборачиваться, держа голову коня около своей груди». Юнкера спешились и стали выполнять приказание. Это оказалось чрезвычайно сложно: насыпь оканчивалась на краю пешеходной тропинки и дальше, прямо на воздухе, торчали лишь длинные шпалы с большими просветами между ними. В конце их не было ни настила, ни перил. Под ногами была пропасть и густой туман. Так как от тропинки до рельс было слишком мало расстояния, лошадь пришлось поставить немного наискось и потом уже ввести передними ногами на шпалы.
Мой конь осторожно, нащупывая копытами опору, постепенно успокоился. Его храп дышал мне на грудь, а уши шевелились, прислушиваясь к звукам. И вот в темноте наметились два передних фонаря локомотива. Поезд очень медленно, почти с закрытыми парами, входил на виадук. Стало жутко: за спиной каждого юнкера была пустота; малейшего движения лошади могло быть достаточно, чтобы свалить его в пропасть. Нервы напряглись до крайности. Локомотив, шипя и вздыхая, проходил, почти касаясь крупов лошадей. При слабом свете фонарей было видно, как конь косил глазами назад. В руках отдавалась дрожь, пробегавшая по всему его телу… Время тянулось бесконечно, пока проходили один за другими вагоны длинного санитарного поезда, но все окончилось благополучно. Поезд прошел, все оказались целы и невредимы.