Дальнейшее продвижение разъезда стало совершенно невозможным и из-за новых встречных поездов, и из-за еще большей плотности толпы на полотне. В конце концов, войсковой старшина Свешников повернул разъезд назад. Так, не выполнив задания, перед самым рассветом, мы вернулись обратно под непрекращавшимся дождем.
С раннего утра загремел артиллерийский бой. К звукам его присоединились гул и грохот разрывов впереди, со стороны Тонельной. Мы продвигались вперед в кольце огня. Местность окутывал туман и низко нависшие облака.
Сотня, оставив полотно железной дороги, стала подниматься наверх. Что происходило кругом, никто из юнкеров, конечно, не понимал, но шедшие и ехавшие в том же направлении люди заметно торопились и нервничали.
Где-то уже очень высоко сотня вошла в зону боя. Впрочем, боя как такового не было, но зато в пространстве, которое пересекали юнкера, справа налево и слева направо гудели, свистели снаряды и рвались с разных сторон, отдаваясь многократным эхом в горах. Справа, на сравнительно ровном месте, наметилась мельница. Там стоял разъезд от нашего училища, наблюдавший за ходом боя и оберегавший дорогу. Пули свистели роем с этой стороны. Юнкера тронулись рысью, проходя обстреливаемый участок. Потом сотня начала вытягиваться по одному за проводником, который повел ее в сторону по узкой тропинке.
Туман стал еще гуще. Тропинка спускалась по горному отрогу прямо по скалам. Справа и слева дымилась бездна. Было приказано предоставить себя лошади и только внимательно следить за нею. Мое сердце сжалось, когда мелькнула мысль о том, что седло уже раз съехало под живот лошади. Конь осторожно шел, нащупывая ногами мокрые камни. Вдруг стало быстро светлеть, и потом сразу вдали открылось свинцовое море, слева – уходящие ввысь дикие утесы, справа – сбегающие вниз холмы. Перед нами лежал крутой склон. Еще ниже, у подножия его и дальше вдоль моря, виднелись постройки Новороссийска. На рейде вырисовывались военные корабли и пароходы. Один громадный английский броненосец, повернувшись бортом к Тонельной, стрелял. Из его орудий вылетало пламя, слышался тяжелый грохот выстрела, и, набирая высоту, над нашими головами шуршали снаряды. Английские корабли прикрывали отход Белой армии и обстреливали красных, подходивших к Тонельной.
Сотня спешилась и, с лошадьми в поводу, начала спускаться напрямик, по крутому склону с Лысой Горы. Скат был очень опасный, долгий и утомительный. Лошади часто осаживали на задние ноги и так съезжали вниз до ближайшего выступа или более пологого места. Но Бог хранил всех.
В лощине сотня собралась и пошла к пристани. Там царила полная неразбериха. Юнкера спешились на молу в ожидании дальнейших приказаний. В это время кто-то сообщил, что около станции на запасных путях стоит поезд с тифозными юнкерами атаманского военного училища. Их, вероятно, оставят здесь, мы же будем погружены на пароход и уйдем в Крым. О часе и об условиях погрузки ничего не было известно.
Было далеко за полдень. Под Тонельной бой гудел с прежним напряжением, с моря продолжали греметь английские орудия. Кругом все было серо, безотрадно и жутко. Кое-где наметились пожары. Время тянулось в бездействии и в напряженности нервов.
Когда подтвердилось, что больные юнкера не будут погружены на пароход, мне это решение показалось нелепым, бесчеловечным и подлым. И мне вдруг захотелось во что бы то ни стало повидать еще в последний раз Левушку Б., попрощаться с ним и сказать, что я, именно я сам, ни в чем не виноват перед ним. Он должен быть тоже в поезде тифозных. Недолго раздумывая, я спросил о направлении, вскочил на коня и помчался обратно к горам. На станции было безлюдно. Горели какие-то склады. Я отыскал поезд с больными юнкерами и, переходя из одного вагона в другой, нашел, наконец, Левушку Б. Он с трудом приполз к двери. Я сказал ему, что мы уходим, перекрестил, поцеловал его и, чувствуя комок в горле, бросился обратно к коню…
Когда я прискакал к морю, мне стало страшно: юнкеров на молу больше не было. На их месте стояла толпа расседланных лошадей, тихо ржавшая и тянувшаяся к воде. Я побежал к сходням парохода, уже до крайности перегруженного, но масса людей, не пропускавшая никого вперед, оттолкнула меня назад. Это была какая-то пехота, только что подошедшая с фронта и с нетерпением ожидавшая своей погрузки. К счастью, на борту парохода я заметил промелькнувшие погоны юнкера моего училища. Я что было силы закричал, и меня услышали. Один из офицеров училища спустился на мол и потребовал пропустить меня. После короткого и ожесточенного спора с пехотными офицерами он приказал мне: «Берите одно лишь седло и сейчас же на пароход. Все училище уже погружено».