Быстро отыскав коня, я снял с него все, взглянул ему в глаза, мысленно сказал «спасибо» и поцеловал в храп. Потом начал пробиваться к сходням. Толпа недружелюбно гудела со всех сторон, старалась не пропустить, но я был в ярости и, с помощью училищного офицера, выскочил к пароходу.
Поднявшись на борт, я остановился, чтобы отдышаться. Внизу на молу медленно бурлила масса людей. К ней со всех сторон, одиночками и небольшими группами, подходили новые люди. Позади недвижно стояли наши брошенные лошади. Уши их были чутко насторожены в сторону парохода. Казалось, лошади чего-то ждали и в ожидании ответа застыли, как по мановению волшебного жезла. Зрелище это было непереносимое по своей трагичности.
Спускались сумерки. Бой все так же гремел в горах около Тонельной. С английских кораблей неслись туда снаряды, и над рейдом плавала широкая пелена дыма от выстрелов. Пахло морем, смолой, порохом и гарью. На окраинах города широко уже полыхали пожары. Со всех сторон над Новороссийском нависали огромное безысходное горе и ужас приближающейся агонии…
В трюме я где-то и как-то заснул. Сквозь сон по легкому покачиванию и дрожанию парохода я понял, что мы в пути, но проснуться совсем не было сил. Да и стоило ли просыпаться? Все было кончено. Яркая горячая мысль о России постепенно опускалась к земле под тяжестью горных утесов и свинцового неба Новороссийска. Она сгорала, переходя в дым, в огне английских броненосцев и в пламени прибрежных пожаров. Раздирая душу, она уходила все дальше и дальше, выражаясь безмолвным упреком в глазах брошенных юнкеров и смотрящих напряженно вслед уходящему пароходу лошадей…
Оставалась жизнь, но надолго ли и для чего? Надо ли было думать о ней, когда рухнула самая сущность жизни и цель борьбы за нее? Лучше было снова вернуться в небытие сна и звериной усталости. А темнота и липкая грязь на полу трюма не мешали больше ничему.
В начале осени 1919 года был получен приказ: выслать по одному офицеру от каждого артиллерийского дивизиона на курсы в Новочеркасск для повышения квалификации и изучения английской артиллерии. От 1-го дивизиона выбор пал на меня. Опять я за партой… Опять за науки…
Все мы в России как-то всегда привыкли хвалить все иностранное и не ценить наше – русское, поэтому мы ожидали иметь дело с пушками, гораздо более усовершенствованными, чем наши, русские, но тут мы сразу разочаровались в английских легких орудиях. Наша пушка имеет боевую ось коленчатую, а английская – прямую. Центр тяжести нашей, благодаря изгибу колена оси, опущен ниже, и, следовательно, там, где наша пушка на косогорах свободно проходила, английская – переворачивалась. Кроме того, и это очень важно, что команда для дальности и установки шрапнельной трубки у нас подогнана, тогда как у англичан трубка секундная и, значит, командуя прицел, каждый раз нужно заглядывать в таблицу, чтобы узнать, сколько секунд требуется для данной дальности. Конечно, все это не интересно для неартиллериста, но это сыграло довольно большую роль в моей судьбе, вот потому-то я об этом и упоминаю.
Конечную оценку наших способностей должен был производить генерал барон Майдель, который был известен своей строгостью. На полигоне за Хутунком, по окончании курсов, я веду стрельбу, и, скомандовав дальность и количество секунд, в момент, когда уже раздался выстрел, я сообразил, что, глядя на таблицу, я ошибся на одну строку. Обращаюсь к генералу: «Разрешите доложить, Ваше Превосходительство, читая таблицу, я ошибся на одну строчку, будет очень высокий разрыв». – «Посмотрим!..» Генерал вскинул бинокль, и в этот момент показалось очень высокое ватное облачко разрыва. Я ожидал разноса или по крайней мере пару кислых слов, но все обошлось благополучно, а последствия вышли самые неожиданные. Я был оставлен в Новочеркасске как инструктор английской артиллерии и считаю, что это произошло лишь потому, что генерал, благодаря моей ошибке, запомнил мою фамилию.
Я жил дома с отцом, инструктируя в артиллерийских казармах на Хутунке. Однажды, вернувшись из казармы, сидел за столом в своей комнате, читал какую-то интересную книгу и вдруг почувствовал, что за грудь меня что-то укусило. Отворачиваю рубашку, вижу крошечное насекомое, которое тут же было мною уничтожено, дело привычное, значит, где-то в казарме подцепил. Но через положенный для этого срок я уже метался в сыпном тифу. Бывало, на фронте имел сотни таких насекомых и тифом не болел. А тут, чистый, дома, и вот одна свалила – значит, судьба. Десять суток был без сознания, дней пять отлеживался – и наконец начал учиться ходить по комнате, держась за спинки стульев и волоча их за собой.
304
Мыльников Владимир Степанович, р. 19 мая 1895 г. в Новочеркасске. Новочеркасское реальное училище, Донской политехнический институт (не окончил), Николаевское артиллерийское училище (1917). Офицер 26-й Донской казачьей батареи. В Донской армии; разоружал большевистские части в Новочеркасске, затем в Добровольческой армии – командир полубатареи в отряде полковника Кутепова под Таганрогом. Участник боев отряда Кутепова под Матвеевым Курганом. Участник Степного похода в отряде есаула Ф.Д. Назарова пулеметчиком, инструктор артиллерии в 1-м дивизионе 1-й Донской казачьей дивизии. Взят в плен в марте 1920 г., бежал и воевал в повстанческой армии на Кубани в отряде полковника Крыжановского. Весной – летом 1920 г. командир отдельной Донской казачьей батареи в войсках генерала Фостикова на Кубани. В Русскую Армию прибыл за несколько дней до эвакуации Крыма. Есаул. В эмиграции в Югославии и Франции. Во время Второй мировой войны в РОА, с 1948 г. в Бразилии, председатель отдела Союза Инвалидов, член военно-исторического кружка. Умер 12 августа 1974 г. в Сан-Паулу (Бразилия).