Некрасова признание войскового атамана нисколько не удивило. Сказал просто, дружески:
– Я давно подмечаю, Кондратий Афанасьевич, как ты на две стороны озираешься… На Волгу-то пошто меня не пустил? Ссоры со старши?ной не желаешь… а сам ведаешь, сколь сильней были бы мы, кабы на Волгу вышли.
– Догадлив ты, Игнат, – невольно улыбнулся Булавин. – Я сам толковать хотел о том, чтоб забрал ты с Хопра более надежных Лунькиных вольных, да на Волге с Ивашкой Павловым соединясь, шли бы к Царицыну… вольность нашу казацкую всюду утверждали б…
– На царское милосердство, стало быть, не дюже полагаешься? – насмешливо сощурив глаза, спросил Некрасов.
– Чего ж полагаться, коли вышним командиром государевой рати поставлен брат убитого нами князя Юрия… Я на днях царю Петру другую отписку послал, прямиком пояснил, что собрались мы не для войны с ним, но ежели его полки станут разорять наши казачьи городки, то мы будем противиться всеми реками… Ну, а коли осилят они нас, – задумчиво продолжал Булавин, потирая собравшиеся на лбу морщины, – придется впрямь на Кубань-реку, к землякам своим подаваться…
– Там кто у тебя из ближних-то?
– Брат, племянники… наших донских и донецких верховых казаков много…
– Вот и порешим с тобой: буде начнут по Дону и Донцу теснить казаков царевы ратные люди, то мне, не мешкая, знак о том подай, соберемся вместе в Цимле, оттуда на Кубань шлях прямой лежит…[24]
Булавин, продолжая находиться в задумчивости, кивнул головой. Некрасов, силясь отгадать думы войскового атамана, пристально посмотрел на него, неожиданно вздохнул:
– Не родная нам на Кубани земля, Кондратий Афанасьич, и слезы человечьи там не слаще, да что поделаешь? Живыми в руки врагов нам попадать нельзя…
– Что впереди будет – один бог ведает, Игнат, – ответил со вздохом Булавин. – В готовности же ко всяким случайностям быть нам следует, и о сборе в Цимле положим с тобой накрепко. Благодарю, друже, за преданность твою, службу верную, советы добрые… А теперь накажи есаулам и сотникам нашу вольницу в Паньшином сбирать, а сам с казачьей полсотней ступай в Пристанский городок, чини, как говорено меж нами… Да Луньку Хохлача построже моим именем от своевольства остереги… Не могу забыть, сколько людей он, дурень, на Курлаке загубил.
– Попробую образумить, только надежды что-то нет, – сказал Некрасов. – Упрямый, черт! Ему хоть кол на голове теши!
– Розыском войсковым припугни, ежели дуровать будет.
– Ладно, постараюсь, Кондратий Афанасьич…
Атаманы крепко обнялись, поцеловались. Булавин вспомнив, добавил:
– Да возьми с собой племянника моего Левку… Хлопец смелый, горячий, ты опаси его где нужно, и посылки всякие ко мне с ним отправляй без сомненья… Прощай!
IX
Узнав о том, что Кондрат Булавин взял Черкасск и избран войсковым донским атаманом, запорожцы вновь заволновались.
Собранная 13 мая рада была особенно бурной. Сиромашные казаки с кулаками лезли на кошевого и куренных атаманов, кричали:
– Для чего не дозволили нам идти великим постом к Булавину? Для чего и ныне возбраняете?
Кошевой Гордеенко, обливаясь потом, оправдывался:
– Ныне войску запорожскому подняться невозможно, панове, потому семьдесят шесть наших казаков посланы за государевым жалованьем в Москву и там их заневолят, ежели мы за донских поднимемся…
Сиромашные, перебивая кошевого, завопили:
– Нечего его слушать. Заелся казацким хлебом! Скинуть с кошевья к чертовой матери!
Гордеенко хотел послушно атаманскую палицу положить, но его остановили еще пущим криком:
– Не смей класть, тогда скажем, как совсем не годен будешь, собачий сын! А сейчас вели быть походу… Да укажи за конями в табун войсковой послать, да полковников и войсковые клейноты отпустить…
И быть бы по «воле товариства» тому походу, если б не чрезвычайное происшествие. В открытых сечевых воротах показались монахи, присланные для увещания буйных сечевиков Киево-Печерской лаврой по приказу князя Голицына. Несколькими рядами, в черных рясах и клобуках, с хоругвями, иконами и крестами надвигались они, подобно темной туче, на запорожцев и оглушительно ревели:
– Царю небесный утешителю душе истинной…
Запорожцы-храбрецы натиска не выдержали, малость попятились. А монахи, вращая сверкающими очами, тыкали иконами прямо в морды сечевикам, устрашали:
– Зрите, како в геенне огненной над ворами и смутьянами расправу чинят!
На иконах впрямь многие разглядели, как рогатые и хвостатые дьяволята поджаривали на чурках живых чубатых запорожцев. Монахи же продолжали вещать без устали:
– И вам, нечестивцам, тако гореть, коли на сатанинское булавинское прельщение склонитесь. Бойтесь злоехидных козней лукавого! Покайтесь, безумцы!
Запорожцы, поснимав шапки, ошалело крутили головами и, отплевываясь, пробирались потихоньку к воротам.
Так была сорвана киевскими черными попами запорожская сечевая рада.[25]
Но вскоре после этого запорожцы получили грамоту булавинского атамана Семена Драного, собиравшего на Донце войско для защиты казачьих городков.
«Для того разорения, – сообщал атаман, – идет с русскими полками князь Василий Володимирович Долгорукий, хотя наши казачьи городки свести и всю реку разорить. И мы войском походным ныне выступя стоим под Ямполем, ожидаем к себе вашей общей казачей единобрацкой любви и споможения, чтоб наши казачьи реки были по-прежнему, и нам бы быть казаками как было искони казачество и между нами казаками единомысленное братство. И вы, атаманы молодцы, все великое войско запорожское учините к нам походному войску споможение в скорых числах, чтоб нам обще с вами своей верной казачьей славы и храбрости не утратить. Также и мы в какое ваше случение рады с вами умирати заедино, чтоб над нами Русь не владела и общая наша казачья слава в посмех не была».
Простые, сильные и убедительные слова этой грамоты дошли до сердца. Велика была казацкая единобратская любовь! Не стали больше слушать черных попов запорожцы, конные и пешие двинулись на помощь донским казакам. Конные, загонами в двести-триста человек, «купя кумач и сделав себе знамя», пробирались степными дорогами, пешие сиромашные казаки плыли на лодках с песнями:
И кошевой, хотя войсковых клейнот охотникам не дал, а препятствий никаких не чинил.
Дьяк, приехавший в Сечь из Киева, полюбопытствовал:
– Куда казаки конные и пешие путь держат?
Кошевой, потягивая вниз сивые усищи и пряча под ними смешок, ответствовал:
– Пошли те казаки и впредь многие пойдут для заготовки лесных припасов на реку Самару с нашего войскового ведома, а не бездельно…
Силы булавинцев, собиравшихся на Донце, крепли с каждым днем.
… После страшного поражения на Курлаке атаман Лукьян Хохлач немного притих, а затем снова начал собирать войско, бахвалясь летом взять Воронеж.
Когда Игнат Некрасов, приехав в Пристанский городок, объявил, что идет на Волгу и берет с собою, по распоряжению Булавина, хоперских казаков, Лукьян Хохлач вспылил:
– Не пущу с Хопра никого. Мне самому казаки нужны… Я сам в походе буду!
– Войсковой атаман лучше нас ведает, – сдержанно возразил Некрасов, – где кому быть общей пользы ради…
Хохлач сдвинул шапку набекрень, перебил заносчиво:
– А що мне войсковой атаман? Кабы не моя подмога, ему бы и войсковым никогда не бывать. Мне указывать нечего. Я своим разумом живу.
Некрасов уговаривать не стал, сказал прямо:
24
Посланные в Черкасск тайные соглядатаи доносили азовскому губернатору: «Да у него ж вора умышление, и будет посланные от него Некрасов и Драной полки Государевы разобьют, и у него же вора намерение идти под Азов и под Троицкой и в Русь по городам до Москвы. А буде ратные Государевы полки тех ево единомышленников побьют, и у него вора с Некрасовым положено сбираться по Дону в Цимле, а собрався идти на Кубань».
25
Бывшие в Запорожье посадские люди на допросе показали: «И была-де в раде меж казаками битва великая и положили-де было на том, что идти под самарские города для разорения. И послали было в конное стадо для того походу. И того ж де числа присланы из Киева в Сечу к церкви черные попы на перемену прежним попам, и те попы выносили из церкви в раду святое евангелие и крест, и от такова злого намерения их запорожцев уговаривали а отвращали. И того-де числа та их рада не состоялась».