… Вышний командир Долгорукий тем временем собирал карательную армию в Валуйках. В первых числах июня здесь было около четырех тысяч драгун и солдат, да близ Валуек стояли обозом Сумской слободской полк, солдатский Неклюдова и стрелецкий Колпакова. Таким образом, Долгорукий имел под своим начальством около семи тысяч человек. Но боевые качества этого войска были очень низки. Лучший полк Неклюдова состоял из семисот «изрядно» стрелявших солдат; ротами командовали стрелецкие сотники, переименованные в капитанов, а других офицеров, поручиков и прапорщиков не было.
Новые полки фон Делдина и Давыдова оказались «плохи и ненадежны», солдаты не могли стрелять, офицеры из дворянских недорослей ничего не знали. А Полтавский слободской полк пришлось хитростью заманивать в Валуйки и поставить «меж других полков, чтоб не можно было им бежать».
Особенно негодовал вышний командир на царедворцев, детей боярских и дворянских, отбывавших от воинской службы. Московские приказы их укрывали, не сообщали в полк даже фамилий сысканных молодых бездельников. И, словно на смех, записывались «биться с ворами» одни старики. «Приехали два брата Дуловы да Жуков, лет им будет по девяносто и параличом разбиты, – жаловался царю Долгорукий. – И которые, Государь, едут с Москвы царедворцы, сказывают про них куриеры, все старики, которым служить невозможно. И не знаю я, что мне с ними делать?»
Все же Долгорукий, несмотря на «малолюдство» и «скудность в провианте», имел намерение идти к Азову, где с нетерпением ожидал царских войск опасавшийся «воровского» нападения губернатор Толстой.
Вышний командир, считавший, что в бою «один солдат стоит двадцати воров» и что даже не отличавшиеся храбростью царедворцы «на этот народ зело способны», явно недооценивал силы противника и вскоре убедился в этом со всей очевидностью…
Сумской полк стоял в урочище на речке Уразовой, в пятнадцати верстах от Валуек. Полковник Андрей Герасимович Кондратьев, широкоплечий богатырь с висячими запорожскими усами, слыл храбрым воякой и давно горел желанием переведаться с бунтовщиками.
Будучи в Валуйках у вышнего командира, полковник так прямо и объявил:
– Мне бы только до воровского их собрания добраться, сиятельнейший князь, спуску никому не дам… Я воровские повадки знаю. Воры на майданах бахвалятся, многолюдством давят, а в бою слабы…
– Не гораздо хвастай, полковник, – усмехнулся Долгорукий. – Вор Кондрашка со своими единомышленниками все донское войско к рукам прибрал.
– Нерадением начальных людей то учинилось, – сказал, раздувая щеки Кондратьев. – А кабы спервоначалу, как он, вор, в Пристанском городке явился, поноровки воеводы ему не дали, он бы Черкасска, как ушей своих, не узрел…
– Сие верно, полковник, – с любопытством глядя на него, согласился Долгорукий. – Нерадение воевод в доселе во всем примечаю. Суждение твое зело разумно.
– Эх, князь мой милостивый! – воскликнул ободренный ласковым словом полковник. – Добавь мне два эскадрона драгун да пусти на Донец, где ныне булавинские атаманы Сенька Драный и Микитка Голый с гультяйством шарпальничают, я зараз их смирю и воровских атаманов на цепи к тебе доставлю.
Долгорукий милостиво кивнул головой, обещал при случае просьбу полковника попомнить. Сумской полк, который недавно осматривал, произвел на князя неплохое впечатление: солдаты выглядят молодцами, одеты и обучены ладно, воровской «блази» среди них нет. И полковник Кондратьев, хотя и любит прихвастнуть, а видно по всему – деловит, уверен в себе и в своих солдатах… Не чета изюмскому полковнику Шидловскому и острогожскому Тевяшову, кои вечно жалобятся с перепугу на умножение воров и просят подмогу!
А спустя некоторое время, ранним утром, дозорные Сумского полка задержали ехавшего на телеге с Валуек высокого, длиннолицего, рыжебородого мужика. Телега была чем-то нагружена, покрыта рогожей. Дозорный засунул руку под рогожу и достал свежий пшеничный калач. Мужик усмехнулся:
– А ты небось думал бомбы там?
И пояснил:
– Калачник я, волуйченин, везу вашим полчанам для продажи хлеб и калачи, на сухарях-то небось все зубы пообломали… Где обоз-то ваш? В том овраге, что ли?
Дозорные проводили калачника к обозу. Оказался он добрым покладистым мужиком, продавал свой товар весело; шутками и прибаутками, солдаты вволю с ним набалагурились, и когда телега опустела, проводили с честью, просили и впредь мимо их полка калачей не провозить.
В следующую же ночь, когда солдаты Сумского полка крепко спали на вольном воздухе, случилось страшное…
Незадолго до рассвета к палатке, где ночевал полковник Кондратьев с есаулами, прискакал на взмыленном коне один из дозорных, крикнул:
– Войско великое на нас идет, господин полковник…
Кондратьев, протирая глаза, в одном белье выскочил из палатки:
– Какое войско? Чего буровишь? Где видел?
– За обозом, верстах в двух, сторожил я дорогу… Вдруг глянулось… Идут конные многолюдством, кто такие, за темнотой не узришь, а знамо, что на нас…
Полковник приказал есаулу Трофиму Яковлеву разведать, в чем дело, а старши?нам и урядникам поднимать солдат, выводить в степь за обоз, строить к обороне.
Но было поздно. Загудела земля под топотом конских копыт, загремели выстрелы, засвистели сабли. С двух сторон обрушилась на сумцев грозная лавина булавинцев.
Кондратьев с сотником Скрицким и несколькими солдатами успели добраться до обоза, где стояли пушки, но там шла уже жестокая схватка.
– Бей воров! Гони от пушек! – закричал полковник, кидаясь в бой и тесня нападающих спешенных гультяев.
В эту минуту на бугре, прикрывавшем стоянку полкового обоза, показались сопровождаемые бунчужниками и знаменщиками двое конных казаков. Один высокий, русобородый, подвижной, сидел в седле с казацкой ухваткой, другой, худощавый, темноволосый, со шрамом на лице, держался на коне мешковато: видимо, верховая езда его стесняла. Это были булавинские атаманы Семен Драный и Никита Голый, соединенные силы которых доканчивали разгром Сумского полка.
Заметив полковника Кондратьева, пробивавшегося с солдатами к пушкам, Семен Драный сказал с усмешкой:
– Ишь, бойкие какие стали с наших калачей…
Никита Голый молча тронул коня и, подъехав ближе к сражающимся, выстрелил из пистоли в голову полковника. Тот упал, гультяи добили его прикладами.
– Собаке собачья смерть, – произнес угрюмо Никита, возвращаясь к Драному. – Мне сказывали, будто полковник этот, гадюка, похвалялся весь Донец виселицами убрать, а нас с тобой на цепь посадить.
– Лютовать над нами охотников много, – отозвался Драный, – князь-то Долгорукой, бают, четыре воза цепей с Воронежа пригнал… Проведает про наш нынешний промысел, будет небось зубами щелкать!
– Вот бы, Семен, нам на него ударить… да самого в те цепи оковать, да в Черкасской к Кондратию Афанасьевичу представить. Ловит, дескать, волк, но ловят и волка!
– Как в силах окрепнем, и до князя доберемся… Пожди малость!
Атаманы повернули коней. Место боя было густо покрыто трупами. Булавинцы снаряжали огромный полковой обоз, доставшийся им как победителям, клали на телеги раненых. Сумской полк прекратил существование.
Полковые есаулы Трофим Яковлев и Кондрат Марков, которым среди других немногих удалось спастись, прибежав в Валуйки, сказали вышнему командиру следующее:
«Как-де они у тех воров были, и те воры меж собою говорили: одни, чтоб им идти под Изюм, а другие, чтоб ударить и разорвать обоз господина князя Долгорукого. А впрямь ли они по такому своему злому намерению учинить хотят, того они, есаулы, подлинно не знают, только-де от них воров надобно иметь крепкое опасение, потому что их, воров, великое собрание, они-де признают, двадцать тысяч, конечно, будет. Да с ними ж было четыре пушки, да четыре шмаговницы. С ними ж де есть и запорожцы с полковниками и старши?ною тысячи с полторы. И прибавляется-де к ним голытьба всякая, также еще ожидают запорожцев в помощь…