— Нет, — сказала я настолько твердо, насколько могла. — Все человеческое в них умерло.
— Я понимаю, что ты чувствуешь, — сказал он. — Было бы легче для всех нас осознавать, что по другую сторону баррикады мы убиваем не людей.
Я потрясла головой.
— Нет, вы не понимаете, — ответила я ему. — Я убью любую гадину, предавшую нас. А ведь предатели — они все еще люди. У меня не возникло бы никаких проблем спустить курок на тех червяков в правительстве, которые помогли демонам.
Хорошо, успокойся, — сказал он абсолютно другим тоном голоса. — Я действительно говорил только что о себе. Мне действительно легче работать над этими, э-э, зомби, если я считаю, что в них нет ничего человеческого.
Арлин всегда говорит, что я могу быть настоящей врединой, так что я решила быть ей нарочно. Я спросила:
— А есть ли для вас разница, доктор, если бы они были гениями при жизни?
Вместо того, чтобы прийти в бешенство, он рассмеялся.
— Ты просто прелесть, Джилл. Мне нужно быть осторожным с тобой. Я думаю, нам понравится работать вместе. Сейчас мы можем начать. Какова твоя теория по поводу того, почему некоторые крупные монстры выглядят разумными?
— Вы имеете в виду паука-мозга?
Мне не нужно было говорить, что означало это слово.
— По-видимому, их всех. Был ведь еще говорливый имп, которого капрал Таггарт, как он сообщил, встретил на Фобосе.
Это была одна из моих любимейших тем.
— Мы были удивлены их мозгами во время миссии в Лос-Анджелесе.
— Каков твой вывод?
Я внезапно заметила, как долго мы шли.
— Как далеко нам еще до зомби?
— Не далеко. Только не спрашивай постоянно, дошли мы уже или нет. Это заставит меня вновь увидеть в тебе ребенка.
— Здесь есть комната отдыха, которой я бы могла пользоваться?
— Всего в нескольких футах от площадки зомби. — Его голос звучал нетерпеливо. — Так каков же ваш вывод?
— Всякий раз, когда говорит обычная, тупая тварь, где-то есть еще одна, поумнее, которая и посылает ему слова.
— Как трансляция радиосигнала. Мы размышляли в том же направлении. Ты думаешь, паучьи мозги имеют собственные мысли?
— Не знаю.
— Они могут быть на другом конце, как получатели сигнала.
— Расскажите мне о своих зомби, — я была по-настоящему заинтересована. Мы прошли уже достаточно, а дергающихся трупов все не было.
— У нас имеется тринадцать экземпляров. Мы провели идентификацию их личностей. Ты знаешь, что уничтожить информацию сегодня невозможно.
— Да, монстры не могут пробивать большие дыры в Сети, даже с их толстыми задницами.
— Они замедлили нас, но они не могут полностью нас остановить.
— Мы их остановим.
— Умница! Один из зомби был редактором по имени Андерс Монсен. Он повторяет фразы, касающиеся его профессии. По крайней мере, мы думаем, что он делает это. Одна из женщин — Мишель Делуд, блондинка. Она повторяет, что должна попасть в Лас-Вегас на свадьбу. Марк Стефенс был книжным продавцом. Батлер Шаффер был профессором права. Тина Карос была помощницей адвоката. Она брюнетка. Обе леди были очень привлекательны при жизни. Это ужасно — видеть их мутировавшими. Остальные восемь были моряками, служившими прямо здесь, на Гавайях. Один из них был здоровенным мужиком, друзья называли его Большой Ли.
Имена остальных я не помню.
Эйкерман мог бы стать учителем. Он внушил мне большой интерес к своему особому классу мертвецов. Я сгорала от нетерпения… пока дверь с надписью «Максимальная безопасность» не открылась и огромная масса не заполнила дверной проем и мясницким тесаком не отрубила доктору Эйкерману голову.
7
Никогда не признался бы в этом Арлин, но поначалу я сомневался в своей вере.
Недопустимо, чтобы Альберт стал агностиком. Мне необходимо выгородить себя от этого. Когда я закончу, я удалю это письмо и напишу ей настоящее. Возможно, это выглядит глупо — писать кому-то, когда можешь поговорить с ним лично, но когда я смотрю в ее зеленые глаза, я немею.
Когда она изгибает свою правую бровь и улыбается так же горячо, какими кажутся ее пламенные рыжие волосы, я не могу говорить с ней. Она предлагает мне себя, и все, что я могу сделать, это сослаться на свою религию. Она была первой из всех, кого я увидел после операции. Они сделали все, что могли, с моим лицом, но мне не нужно зеркало, чтобы понять, что эти шрамы навсегда.
Мое лицо все еще горит. И будет гореть всегда — из-за новых долин и горных хребтов, инкрустированных в мой лоб, щеки и подбородок. Утешением мне служит то, что я все же не так уродлив, как имп. А если я стану зомби, то стартовая площадка для новой наружности уже готова.