Московское правительство мало вмешивалось в права черных людей на землю, которую они обрабатывали, но зорко следило за одним, чтобы черная земля впусте не оставалась и платила в государственную казну все причитающиеся с нее сборы.
В XVI веке было установлено законом запрещение черносошным крестьянам оставлять свои участки земли без заместителя; ушедших без заместителя деревня или волость получила право «выводить назад бессрочно и беспошлинно» оттуда, куда они ушли или бежали, «и сажали их по старым деревням, где кто в которой деревне жил прежде того». По Уложению царя Алексея Михайловича черносошным крестьянам было запрещено продавать или уступать свои земли тем, кто пользовался правом не платить казенных платежей.
Черные люди признаются со стороны правительства владельцами черной земли лишь постольку, поскольку оказываются исправными плательщиками казенных податей. В Устюжском уезде случилось, что крестьяне-«вотчичи», владевшие давно участками земли, бросили их «от бедности» и стали «шататься меж двор»; пока они «шатались», начальство отдало их земли «иным крестьянам»; вернувшись на прежние места, старинные «вотчичи» стали просить, чтобы им отдали прежние их деревни, которые числятся за ними «по старым писцовым книгам и крепостям», или взыскать стоимость земли с тех, которые теперь пашут их деревни; но правительство отказало «вотчичам» в иске на том основании, что, пока они «бегали по иным городам, не хотя платить податей», новые владельцы «пустые деревни строили и подати платили».
Таким образом черные крестьяне были собственниками своих земель лишь постольку, поскольку это не нарушало видов правительства, и простого распоряжения великого государя было достаточно, чтобы отдать ту или иную черную землю в поместье или пожаловать в вотчину служилому человеку.
Тогда черносошный крестьянин из работника на себя и плательщика казенных сборов становился работником и на служилого человека, не переставая быть плательщиком казенных сборов.
В таком положении оказалось в XVI веке большинство земледельческого населения страны; создавался такой порядок постепенно, по мере того как московское правительство, устраивая оборону страны, раздавало все больше и больше земель служилым людям.
К концу XVII века черносошное крестьянство главной массой сосредоточилось в северных уездах Московского государства, где правительству не было нужды испомещать служилых людей за отдаленностью этих уездов от границ, угрожаемых неприятелем.
Для ведения своих общих дел – раскладки податей, жеребьевки и переделок угодий и для суда – черносошные деревни и волости каждая выбирала себе старосту, сотских и «судеек», «человек с десять» – все это «выборные люди, тех волостей крестьяне, и судятся меж себя по царским грамотам и без грамот, кроме уголовных и разбойных дел», читаем в описании России XVII века Котошихина.
В серединных и южных уездах Московского государства черносошных крестьян, «своеземцев», было мало, а к концу XVII века почти совсем не стало. Здесь вся земля стала быть «в службе», была роздана в поместья служилым людям или издавна, как вотчины, принадлежала им, знати, монастырям, церквам и архиерейским кафедрам. Здесь крестьяне должны были арендовать участки земли в вотчинах и поместьях больших и малых служилых людей и во владениях духовенства.
Как и в наше время, крестьяне жили тогда в деревнях. Поселения тогдашних крестьян имели следующий вид: вокруг небольшой деревянной церковки-обыденки[15] размещалось беспорядочно пять-шесть крестьянских дворов, редко больше. То было «сельцо». Церковь ставилась обыкновенно на пригорке. С невысокой колокольни можно было увидеть в некотором отдалении от сельца «деревни», совсем не похожие на то, что мы теперь называем этим именем. Тогда деревней называли два-три двора (а то и один – починок), возникшие среди леса, деревьев, отсюда и самое название – деревня.
Около каждого двора расстилалось свое пахотное поле, всегда огороженное ради защиты посевов от диких зверей. За оградой тянулся лес или шла нетронутая целина. Пахотная земля делилась на три поля: озимое, яровое и пар. Часто около заселенного починка можно было видеть заброшенную пашню, подле нее развалившуюся избушку, иногда не одну и не две. Брошенные пашни и покинутые избы, строившиеся, кстати сказать, очень легко, тянулись иной раз на довольно большое расстояние. Зато путнику случалось вдруг среди дремучего леса набрести на расчищенные участки земли и проехать одну за другой несколько деревень в два-три двора, встретить даже сельцо.