Как представитель верховной власти, присланный из Москвы по царскому выбору, воевода управлял всем уездом и городом.
Воевода же был главным начальником военной охраны, судьей, под его ведением состояли казенные сборы, в его руки, словом, сходились все нити по управлению уездом и городом. Через него шло все касающееся этого управления в Москву, к царю и в приказы, от него объявлялись жителям все распоряжения высшего правительства.
Воеводам поручался иногда даже надзор за исполнением жителями христианских обязанностей. В 1650 году туринскому воеводе было приказано тех людей, которые не оказывают должного почтения к Святым Божиим Тайнам, жестоко наказывать и посылать в монастырь на покаяние до тех пор, пока виновные не навыкнут иметь страх Божий. А в 1660 году новгородским воеводам правительство поручило надзирать даже за священниками и проверять, заботятся ли они об исправлении треб и нужд своих духовных детей.
Наряду с воеводами продолжало существовать во многих городах и прежнее выборное управление с земскими старостами и целовальниками, но все эти чины были ниже воеводы и подчинялись ему. Вообще власть воеводы была столь же велика и обширна, как и власть прежних наместников и волостелей. Но только наместники и волостели обладали большой властью потому, что они получали вместе с городом право кормиться своей службой, а воеводы, появившиеся в городах после Смуты, обладают властью военных начальников, назначенных действовать в тяжелое и суровое военное время, когда в их распоряжении должно было находиться для пользы и лучшего устройства защиты все – и люди и запасы. Наместники и волостели, можно сказать, хозяйничали в городе, добывая себе средства к существованию, воевода же управлял городом, заботясь прежде всего не о себе, не о своей выгоде, а о выгодах государства, которое послало его, воеводу, в этот город охранять жителей и крепость от возможных нападений неприятеля. В этом смысле должности наместников и воевод – разное дело.
Прежние наместники и волостели правили данным им в «кормление» городом почти безотчетно, а власть воеводы правительство старается ограничить и требует, «чтобы воеводы и приказные люди наши всякие дела делали по нашему указу и служилым бы, и посадским, и уездным, и проезжим никаким людям насильств не делали и посулов и поминок (т. е. взяток и подарков) ни от каких дел и кормов с посадов и уездов на себя не имели, и на дворе у себя детям боярским, и стрельцам, и казакам, и пушкарям, и с посадов бы, и с слобод водовозом и всяким деловым людям быть и хлеба молоть и толочь и печь, и никакого изделья делати на себя во дворе, и в посадех, и в слободах не велели, и городскими и уездными людьми пашен бы своих не пахали и сена не косили…».
Запрещалось воеводам даже покупать для себя что-нибудь у подведомственных им обывателей, кроме съестного и лошадей, а если надо было что купить, то чтобы покупали на рынке, на виду у всех, а не заставляли бы торговых людей привозить товар к себе на воеводский двор. Затем, во все большие города правительство посылало всегда по два воеводы и по два дьяка, а в меньшие города воеводу с дьяком, и крепко приказывало, «чтобы они всякие дела делали вместе, за один».
Понятно, для чего придумывались все эти меры; цель их была – предотвратить возможные злоупотребления воевод.
Но крепко засевшее в умах представление, что воеводская власть та же, что и прежняя наместничья, что воеводская должность может и должна кормить воеводу, как «кормила» прежнего наместника его власть, не так-то легко было искоренить, тем более что и народ, жители посада и уезда, привыкнув «кормить» наместников и задабривать их обилием «корма», несли большие кормы и воеводам.
Желавшие получить место воеводы подавали об этом прошение государю и писали в нем по-старому: «прошу отпустить покормиться воеводой в такой-то город».
«Царю и государю и великому князю Алексею Михайловичу, всея России самодержцу, – гласит одна такая просьба, – бьет челом бедный и беспомощный холоп твой Лукашко Иванов сын Плещеев. Скитаюсь я, холоп твой, меж двор, голодною смертью помираю, а поместейца, государь, отца моего в Ржевском уезде 500 четей, а в нем восемь бобылей, и с того, государь, поместейца мне, холопу твоему, твоей государевой службы служити нечем, прокормиться не с чего. Милосердный государь, царь, пожалуй меня бедного, беспомощного холопа своего, для Спаса и для Пресвятой Богородицы и для своего государева многолетнего здравия, не дай, государь, мне бедному умереть голодною смертию. Вели, государь, меня отпустить к своему государеву делу на Белоозеро».