В присутственных комнатах приказа не очень приглядно: темно, душно, стоит чад от сальных свечей в «шенданах», т. е. шандалах, железных подсвечниках; обычные тогда узкие, в три доски, столы приказа завалены бумагами и всяким нужным для письма материалом: тут и чернила в глиняных чернильницах, клей в горшках для склеивания полос бумаги, киноварь – красная краска или чернила для того, чтобы вырисовывать заглавные буквы на бумагах, сургуч в палках, воск, печатный штемпель, гусиные перья, ножи для чинки перьев. Все это в хаосе и беспорядке на умазанном чернилами и киноварью, закапанном сургучом и воском столб. На закопченых стенах видны образцы красивого письма, на полках свитки бумаги, разные грамоты и указы, которыми приказу приходится руководствоваться в своей деятельности. Образ в красном углу довершает обстановку.
Сидят приказные люди на лавках, тесно один к другому; благодаря тесноте, выработали они себе даже особую манеру писать – стола не надо подьячему, если нет места на столе, приткнется он где-нибудь на скамейке, у печки, на подоконнике, положит ногу на ногу, сверх – полосу бумаги, заткнет запасное перо за ухо, другое в руках, медная чернильница висит на шнурке через шею на груди, и вот, проворно макая гусиное перо, строчит такой делец какую-нибудь отпускную, приправочную или иную грамоту.
Писали в старину в присутственных местах очень много, московские подьячие были завалены работой, которую не успевали сделать в присутственное время и должны были работать не только по праздникам, но и по ночам.
Начальники приказов строго взыскивали со своих подчиненных всякую неисправность. Проработает, бывало, иной подьячий, не разгибая спины, целый день, засидится ночью и, не выдержав давления бумажной горы, уйдет домой, не кончив дела. Сведает о том дьяк, призовет к себе в «казенку» на другой день неисправного чиновника и начнет ему «выговаривать», да еще иной раз и побьет собственноручно, а то велит побить виноватого батогами перед приказом на посмех всем прохожим, в стыд и поношение самому виноватому. Этим наказание не ограничится: за прогул присудит дьяк виноватому просидеть ночь в приказе за делом, а чтобы он не убежал, велит сторожам привязать подьячего к скамейке и смотреть за ним, чтобы он дело делал, а не спал, растянувшись на столе, подложив под голову груду бумаги.
Бумаги на письмо в московских приказах изводилось столько, что англичане смеясь рассчитали, как с избытком хватило бы годового расхода ее на то, чтобы укрыть всю землю Московского государства. Но, помимо смехотворных преувеличений, надо признаться, что деятельность старинных московских подьячих была изумительно щедра на трату бумаги и чернил. Как ни горели тогдашние деревянные русские города, когда огонь в несколько часов не оставлял от застроенных улиц и площадей ни кола ни двора, до наших дней все же сохранились необозримые груды письменного материала от тех времен. Сколько его, кроме огня, истребила сырость, сколько его погибло от небрежного устройства тогдашних архивов, и все-таки его осталось еще много-много… Почти сто лет целые учреждения заняты разбором этих остатков старины, и все еще нельзя сказать, чтобы исследователи проникли всюду глубоко в груды этих свитков, тетрадей и книг.
Писали тогда на длинных полосах бумаги, «столбцах», с одной стороны, приклеивая одну к другой. По скрепам, на оборотной чистой стороне, дьяк «метил» дело своим небрежным почерком – ему нечего было стараться писать хорошо, он слишком важная персона: кому нужно, те разберут, что он нацарапал. Вот с подьячего, с того спрашивался четкий, хороший почерк и уменье писать грамотно. Храни бог, если подьячий сделает важную описку, особенно в титуле государя: напишет, например, вместо великий государь, только «великий», а слово «государь» нечаянно пропустит, – велит дьяк бить такого невнимательного работника перед приказом батогами нещадно.
Исписанные и склеенные полосы свертывались в трубку и составляли иногда колесо очень солидных размеров. Если размотать иное большое дело, то получится лента в несколько десятков аршин: есть столбцы в 75 и 100 аршин, а Уложение царя Алексея, писанное на столбцах, достигло 350 аршин; чтобы смотать вновь такой столбец в сотню аршин, требуется часа два времени бесполезного и скучного труда. Петр Великий особым указом в 1702 году запретил писать столбцами и тем положил конец этому неудобному способу писания.
Хранились исписанные столбцы в ящиках, которые помещались с пометками на них в особой комнате нижнего этажа приказа.
Так как почти каждый приказ был и судом, а съезжие избы в городах, кроме того, и полицейскими учреждениями, то в подвале приказа или во дворе его находилась тюрьма, где сидели колодники. Время от времени колодников «вынимали» из тюрьмы и сажали перед приказом, чтобы сердобольные прохожие подавали им милостыню. На эти подаяния тюрьма питалась.