В трудное военное время, в 1609 году, Соловецкий монастырь послал князю М. Скопин-Шуйскому в Новгород 2000 рублей на тогдашние деньги для уплаты жалованья шведским наемникам; вскоре затем этот же монастырь послал царю Василию Шуйскому еще 3150 рублей[16].
Но богатства, скопившиеся в монастырях, приводили во многом к отступлению от истинно-монашеской жизни. Монах должен был скромно пить и есть, но ему приходилось участвовать в «кормах», как назывались значительные земельные вклады, соединенные с условием, что монастырь ежегодно будет устраивать для всей братии корм в память того, по чьей душе делался вклад; кормы назначались иногда и два раза – в день ангела и в день кончины вкладчика, и отличались обилием и сытностью, подавалось обыкновенно три-четыре блюда и два раза в день. Благодаря всему этому в XVI веке монастырская жизнь далеко отходит от тех идеалов поста и подвижничества, которые легли в основание самого монастыря, положенное его основателем-отшельником. В больших монастырях многие монахи стали уклоняться от общей трапезы и обзаводиться своим хозяйством; особенно склонны к этому бывали монахи из бояр и знатных служилых людей; они пробавлялись по келиям «постилами, коврижками и пряными овощами», – как говорит один обличитель, – за монастырем держали дворы, где помещались запасы на целый год, их мирские приятели доставляли им фряжские вина. Прежнюю монастырскую тишину в таких монастырях сменили широкие приемы и угощения. Одежда монахов постепенно утратила прежнюю простоту: вместо грубой самодельной сермяги начинают появляться мягкие шелковые ткани, подбитые у некоторых соболем; монастырские здания приняли вид каменных палат, украшенных узорами и стенописью, золотыми карнизами, коврами.
Многие монастыри забыли завет своих основателей – благотворить нуждающимся, призирать сирых и убогих. Богадельни сделались редки при монастырях, и когда царь Иван Васильевич на Стоглавом соборе поднял речь о беспризорных нищих, убогих и увечных, отцы собора промолчали на намек царя устроить дело благотворения при монастырях и посоветовали завести богадельни на счет царской казны да на пожертвования христолюбцев.
Монастыри занялись совсем другого рода помощью впавшим в нужду. Обличители неправедного жития монахов XVI века настойчиво повторяют, что монастыри, вопреки церковным правилам, отдают деньги в рост крестьянам, живущим на их землях, купцам и служилым людям. Вот куда, значит, шли те огромные суммы денег, которые стекались в монастыри. Вассиан Косой изображает монастыри суровыми заимодавцами, которые налагали «лихву на лихву», т. е. проценты на проценты, у несостоятельного должника-крестьянина отнимали последнюю животину, а самого с женой и детьми сгоняли с монастырской земли и судебной волокитой доводили до конечного разорения. На Стоглавом соборе царь Иван Васильевич не преминул спросить: «Угодно ли это Богу раздавать в рост монастырскую казну?» Отцы собора ответили на это конфузливым постановлением: давать деньги без роста.
Имея свободные средства, благодаря хозяйству и пожертвованиям, монастырь всегда не прочь прийти на помощь своим жертвователям, когда их встречает в жизни материальное затруднение. Монастырь выручит ссудой служилого человека, которому надо идти в поход и выкупить для того заложенное оружие или купить новое; монастырь даст денег торговому человеку, которому для задуманной операции с хлебом не хватает «своих животишек». Все это вернется в монастырскую казну с хорошим «припуском», если даже хозяйственный о. келарь и не уговорился с должником. Брать взаймы у монастыря для тогдашнего русского человека значило брать не у монахов, не у людей, а у самого святого основателя монастыря, у самой Св. Богородицы, Рождеству или Успению которой посвящен самый монастырь. Такие долги не могли пропадать, по тогдашним понятиям.
Эта хозяйственная деятельность монастырей, создававшаяся и развивавшаяся помимо воли основателей-пустынножителей, способствуя хозяйственному росту и значению монастырей в их округах, не очень даже умаляя религиозно-нравственное значение их, как центров, к которым неслись и стекались стремления, порождаемые лучшими сторонами человеческой души, вносила, однако, во внутренний строй жизни монахов крайне жесткие черты, извращавшие иногда в основании те цели иноческого жития, которые ставил себе и своим преемникам основатель-подвижник. «Из трудовых земледельческих общин, питавшихся своими трудами, где каждый брат работал на всех и все духовно поддерживали каждого из своей братии, многие из этих монастырей, если не большинство, разрослись в крупные землевладельческие общества со сложным хозяйством и привилегированным хозяйственным управлением, с многообразными житейскими суетами, поземельными тяжбами и запутанными мирскими отношениями. Окруженное монастырскими слободами, слободками и селами, братство такого монастыря жило, как черноризническое барство, на которое работали сотни и тысячи крестьянских рук, а оно властно правило своими многочисленными слугами, служками и крестьянами, а затем молилось о всем мире и особенно мирянах, вкладчиках своего монастыря…»