Муж, хозяин дома, был полным и всевластным владыкой в семье. Женщины и дети считались бесконечно низшими перед своим мужем или отцом. На московский взгляд было предосудительно вести разговор с женщиной. У знатных и зажиточных людей женщины жили как бы взаперти, и место их жилья, терем, не было доступно никому, кроме хозяина дома.
«Мужчины в Московии, – пишет один иностранец, – не допускают женщин в свои беседы, не дозволяя им даже показываться в люди, кроме разве церкви. Да и тут каждый боярин, живущий в столице, имеет для жены домашнюю церковь. Если же случится боярыне в торжественный праздник отправиться в большую церковь, то она выезжает в колымаге со всех сторон закрытой, исключая боковых дверец с окнами из слюды или из бычьего пузыря: отсюда она видит каждого, ее же никто не видит… Комнаты для женщин устраиваются в задней части дома, и хотя есть к ним ход со двора по лестнице, но ключ от него хозяин держит у себя, так что в женские комнаты можно пройти только чрез его половину. Двор за женскими комнатами огораживается таким высоким тыном, что разве птица перелетит через него. В этом-то месте женщины прогуливаются». В саду для их развлечения устроены качели, а в комнатах хозяйка, если захочет развлечься, велит запеть своим служанкам песни или позовет домашнюю «дуру» – шутиху-карлицу и урода, и та своими нелепыми кривляниями, может быть, иногда вызовет улыбку на лице скучающей женщины. Изредка, с разрешения хозяина, допустят в терем сказочника-бахаря, и тогда слушают – не наслушаются его сказок и песен под гусельное треньканье осужденные на безысходную теремную жизнь знатные женщины.
Грамоте женщин учили редко: это считалось неприличным. Женское дело было одно – уметь шить, вышивать, наблюдать за хозяйством, за малыми детьми, угождать мужу. Оттого-то подьячий Котошихин, описывая для шведов быт Московского государства и отметив, что нет обычая в Москве учить женщин грамоте, описывает их, как людей «породным разумом простоватых, на отговоры (на беседу) несмышленых и стыдливых» (жеманных). Он знает и причину этого: «понеже от младенческих лет до замужества своего у отцов своих в тайных покоях и, опричь самых близких родственников, чужие люди никто их и они людей видеть и не могут, и потому отчего бы им быть разумными и смелыми?..»
Чем знатнее был род, к которому принадлежала женщина, тем более строгостей выпадало ей на долю. Царевны были самые несчастные из русских девиц: они не могли никуда показываться из своих теремов, не могли выйти замуж, потому что выдавать их за своих не повелось, по случаю высоты их сана, а за иностранных принцев не выдавали, потому что все они считались нехристями. По выражению современника, царевны «день и ночь в молитве пребывали и лица свои умывали слезами».
При выдаче замуж девицу не спрашивали, хочет она или не хочет того. Часто она не знала даже, за кого идет замуж, и не видела своего жениха до самого замужества. Сделавшись женой, она не смела никуда выйти из дома без позволения мужа; даже если шла в церковь, то и тогда была обязана спрашиваться. Нечего и говорить, что никаких знакомств она сама заводить и думать не могла, а если муж по своему выбору и позволял ей повести знакомство, то и тогда связывал ее наставлениями и замечаниями, что говорить, о чем умолчать, что спросить, чего не слышать.
В крестьянском и менее зажиточном быту женщина хотя и должна была нести тяжелую работу, но хоть жила-то не взаперти. В обращении с женами допускались, как понятное дело, побои; это не только не считалось предосудительным, но вменялось в обязанность мужу. Кто не был строг со своими семейными, о том говорили, что он «дом свой не строит и о душе своей не радит, а потому сам погублен будет в будущей жизни и дом свой погубит». В ходу была пословица: «кто кого любит, тот того и лупит».
Женщина получала более самостоятельное и солидное положение в доме, когда оставалась вдовой, особенно «матерой вдовой», т. е. если при ней были несовершеннолетние дети: тогда она становилась полной госпожой и главой семьи. Вдова пользовалась охраной и заботливостью от всех; обидеть вдову считалось большим грехом. «Горе обидящему вдовицу, – говорит старинное поучение: – лучше ему в дом свой ввергнуть огонь, чем за воздыхания вдовиц быть ввержену в геенну огненную».
Строго-замкнутым монастырем был московский дом по своему устройству, и вся жизнь в его стенах устраивалась на монашеский, монастырский образец. Все делалось с молитвой и по молитве; время распределялось по церковным службам; приличными считались только разговоры о спасении души. Всю жизнь старинный русский человек подражал монахам, устраиваясь по монастырскому уставу.