Учитель вызывал учеников по очереди. Каждый вызванный выходил из-за стола, кланялся учителю в ноги и начинал стоя «сказывать» свой урок. Если учитель бывал недоволен учеником, то приказывал ему сказывать урок стоя на коленях, в виду спасительной лозы.
Выдолбив урок, ученик молился перед образом, произнося особую молитву: «Господи Иисусе Христе, Боже наш, содетелю всея твари, вразуми мя и научи книжного писания, и сим увем хотения Твоя, яко да славлю Тя во веки веков. Аминь!» Сделав затем три поклона перед образом, он начинал новый стих урока.
Как только зазвонят к вечерне, т. е. часов около четырех дня, школьный день заканчивался; школьники вставали со своих мест и пели хором молитву св. Симеона Богоприимца: «Ныне отпущаеши…»
После молитвы ученики должны были замкнуть на застежки свои книги, посмотрев, не осталось ли в листах «указки», «указательного древца», как говорили, когда хотели выразиться понаряднее, и бережно клали книги на полки. Затем начиналась уборка школы; ученики выметали помещение, вытирали пыль, выносили лохань с грязной водой от умыванья, приносили свежую воду. За всем этим делом следил староста, т. е. старший ученик, назначенный на эту должность учителем.
Староста смотрел за тем, чтобы ученики не листовали без толку книг, любуясь цветными заставками, бережно клали их на место, не шумели в школе и при выходе из нее. В тех школах, которые были устроены при церквах, находились общежития для сирот, и тогда на обязанности старосты лежал надзор и за живущими при школе сиротами.
Прибрав школу, ученики расходились по домам. Если это было накануне праздника, то все учащиеся обязательно шли к вечерне, и учитель предостерегал их, чтобы они стояли в храме благопристойно, «потому что, – прибавляет наставление, – все знают, что вы учитесь в школе». От учеников школы требовалось особливо пристойное поведение. «Егда учитель отпустить вас, – читаем в одном наставлении при азбуковнике, – то со всяким смирением до дому своего идите: шуток и кощунств, пхания же друг друга и биения, и резвого бегания, и каменовержения, и всяких ненадобных детских глумлений да не водворится в вас… Егда минуете святую церковь, и узрит кто образ Христов, не мини, еже не помолитися…» Запрещено было также ученикам ходить без надобности по улицам, в особенности же бегать туда, где почему-либо собиралась толпа. Пришедши домой, ученик должен был рассказать родителям, что он проходил в школе, и прочесть тот урок, те стихи или те склады, которые выучил.
За всякий школьный проступок или неуспехи ребенка и дома ожидало наказание. Таким образом страх наказания, боль и стыд были средствами, которые тогда считались необходимыми в деле воспитания и обучения. Когда не помогали эти средства и наука плохо давалась мальчику, то призывали священника и читали особые молитвы над «неудобьучащимся грамоте» мальчиком, призывая святых Сергия Радонежского и Александра Свирского уврачевать «скорбную главу», дать ей понимание и способность к учению. Мальчику рассказывали – и учитель и родители – «просторечным сказанием», как эти святые в детстве были косны на понимание, как они усердно молились Пресвятой Богородице, чтобы Она отверзла их «умные очеса», и как молитва их была исполнена.
По воскресным дням ученики после обедни приходили в школу и «здравствовали» учителя, т. е. поздравляли его с праздником, а учитель беседовал с детьми о празднике, рассказывал им «просторечно», т. е. своими словами, разговорным языком, о празднике, о святом или священном событии, память которого чествовалась, и заключал свою повесть кратким поучением, после которого, помолившись, все расходились.
В воскресные же дни при этих здравствованиях учителя происходило подношение ему различных даров, по большей части съестных припасов, кто что мог. Учитель жил этими подношениями, и когда они почему-либо оскудевали, тогдашний педагог писал родителям учеников почтительнейшее письмо, составленное самым витиеватым образом и каллиграфически написанное, в котором учитель высокопарно обращался к «государю» такому-то, бил челом и плакался, называл себя работничишком и писал так: «Помяни благоутробие свое ко мне, работничишку, Господа ради и благоцветущие отрасли благонасажденного древа, единородного своего любезнейшего сына и пресладкого ради божественного учения, благоцветущие ради отрасли твоей на поучение, а тебе, государю, на душевное утешение; пожалуй мне, работничишку твоему, на школьное строение, мне же с домашними на пропитание; благоутробне, смилуйся!» Иной педагог мог написать такое письмо превыспренними стихами и выражался так: