Для гоньбы каждый ямщик держал обыкновенно тройку лошадей и, если не было казенной работы, мог брать частную, возить всяких проезжих людей и купцов. Чтобы проезжие по казенной надобности не могли обременять ямщиков требованиями лишних лошадей и подвод и задержками на станах, было установлено, сколькими подводами должен пользоваться тот или иной чин. Так, например, митрополиты имели право на 20 подвод, а игумены – на 5; стольники и дворяне московские – на 10 подвод, а мелкие чиновники и гонцы – на одну. Требовать подводы всякий чин мог только по особой грамоте от воеводы или из Ямского приказа. В исключительных случаях, во время царских выездов или в военное время, когда ямских лошадей не хватало, предписывалось посадским и уездным людям, а также и монастырям давать ямщикам подмогу лошадьми и подводами.
Ямщик выезжал летом на небольшой телеге, запряженной в одну лошадь, а зимой на небольших санях, тоже в одну лошадь, или в несколько, запряженных гусем.
Садился ямщик обыкновенно в ногах у своего пассажира, а проводники – верхом на лошадей, спуская ноги меж оглоблей. Подъезжая к яму, ямщик оглушительно свистел, возвещая этим свистом о своем прибытии и требуя подводу на смену.
Наряд ямщика состоял из зипуна лазоревого или синего цвета, шапки с красным или вишневым верхом, кушака с ножом. Поверх зипуна надевался в зимнее время теплый кафтан.
Экипаж и упряжь не отличались красотой и удобством, но зато были прочны. Одолеть русскую дорогу московских времен только и могла не ладно скроенная, да крепко сшитая деревянная русская телега. Ничего, что она тряска и неудобна, зато она вся деревянная: сломается такой экипаж среди безлюдной дороги, слезет ямщик, достанет топор и тут же в лесу вырубит новую ось или чеку. Железных частей в тогдашнем экипаже нужда заставляла иметь как можно меньше: железо было дорого, а сломанные железные части чинить было негде.
Несмотря на тяжесть дороги и экипажа, ямщики должны были ездить одинаково быстро и зимой и летом. При плохом состоянии дорог, конечно, лошади быстро «безножили»: «сходит дважды или трижды, а впредь и не будет», жаловались тогдашние ямщики. Плохо выдерживали такую дорогу и экипажи. За упалых лошадей и испорченные телеги ямщикам, правда, туго, но выдавались подножные деньги.
Иностранцы, имевшие дело с ямщиками, упрекают их в наклонности к воровству. У проезжих пропадали при сменах мелкие вещи и плохо увязанная кладь. Да и вообще тогдашние ямщики доброй нравственностью не отличались: это был пьяный и разгульный народ, выросший на большой дороге, никогда не чуждавшийся унести то, что плохо лежит, подвести проезжего под нож и кистень разбойника, с которым сам ямщик иной раз находился в доле.
Присутственным местом слободы был ямской двор, в XVII веке значительно расширившийся. При ямском дворе стоял обыкновенно постоялый двор, двор приказчиков и двор дьяков, т. е. письмоводителей. Дворников, т. е. теперь просто служителей, при ямском дворе XVII века состояло тоже несколько человек.
Каждая слобода имела свое «пятно», т. е. свой знак, род герба, которым метились лошади слободы. Так, на Бронницком яму пятно было – волк, ставившийся на левой задней ноге лошади; на Заячевском яму пятно изображало зайца, на Крестецком – летучего змея, на Яжелбицком – даже слона. Пятно называлось: «государево казенное пятно». Обычная плата за ямских лошадей была 6 денег за 10 или за 20 верст, смотря по состоянию дороги. К концу XVII века твердо установилась плата 3 копейки за 10 верст.
Для управления всем делом ямской гоньбы в Москве был создан Ямской приказ, по-нашему министерство путей сообщения. Во главе приказа стоял судья его – «боярин, да думный дворянин, да два дьяка», как читаем у Григория Котошихина. При воеводах больших городов состояли управления местными ямами с ямским дьяком и ямским приказчиком во главе. Ямы всей округи были подчинены ему и через него сносились с Ямским приказом в Москве.
Частью при Ямском приказе, частью при Посольском или Иноземном сформировалось постепенно правильное почтовое сообщение как с заграницей, так и внутри страны. В первой половине XVII века заметно увеличились и осложнились, благодаря притоку в Россию иноземцев, нанимавшихся на нашу службу, сношения с Западной Европой, увеличилась дипломатическая переписка с западноевропейскими государствами, и тогда остро почувствовалась в Москве необходимость более пристальной и постоянной осведомленности о западноевропейских людях, делах и отношениях. В 1665 году голландец Ван-Сведен, основавший в Москве бумажную и суконную фабрики, предложил правительству царя Алексея, что он, Ван-Сведен, берется доставлять каждые две недели в Тайный приказ на своих лошадях и своими людьми ведомости всякие из-за границы через Ригу. К 1667 году относятся сведения, что Сведен ведет регулярные сношения с Польшей через Смоленск и Вильну и с Курляндией через Новгород. В 1668 году «почту, которую на Москве держит иноземец Иван Ван-Сведен», велено было держать иноземцу Леонтию Петрову сыну Марселису, и «гонять его почтарям на ямских подводах, а не на своих или наемных. А быти той почте с Москвы до Курляндии, покамест посольство будет. А как посольство совершится, тогда его почте быть через Смоленск на Вильну. И для того ехать ему Марселису с Москвы в Курляндию, а из Курляндии для постановления той же почты в Вильну». Тогда же по договору с польским правительством для облегчения сношений между обоими государствами, «а наипаче для приумножения обоим государствам торговых прибытков», постановили вместо гонцов, т. е. случайных посланцев, учредить постоянную, правильно действующую почту. В Риге, Митаве, Вильне, Гданске и Гамбурге были наняты особые люди «вести писать и грамоты присылать». Почта, таким образом, становилась агентством со своими корреспондентами за границей. В пограничных местах польские и шведские почтмейстеры передавали следуемые в Россию пакеты и посылки русским почтмейстерам. По ямам приказано было выбрать людей и привести их к крестному целованию на то, что они «чемоданы и сумки возить со всякими письмами за печатьми, с Москвы до рубежа и с рубежа к Москве, будут со всяким бережением и с поспешением день и ночь, не распечатывая и не смотря ничего; друг другу почту передавать при старостах». Почтарям был присвоен тогда же особый наряд: кафтан суконный зеленый, на правой стороне на груди нашит красного сукна орел, а на левой рожок, «чтобы они дорогою были знатны».