Если обиженному роду, у которого чужаки похищали женщину, они отказывались уплатить ее рабочую стоимость, то начиналась вражда родов. Проливалась кровь. А так как у славян было в обычае мстить за убийство, причем обязанность эта переходила от одного родича к другому и каждое новое убийство вызывало и новых мстителей, то понятно, что происходило: члены отдельных родов резались насмерть, подстерегали и убивали друг друга, и это длилось иногда до тех пор, пока один из родов-соперников не бывал вырезан дочиста, до последнего человека. Родовая месть возбуждалась и по всякому другому поводу – нечаянное убийство, ссора, кража, словом, всякое столкновение грозило разрешиться этим страшным обычаем. Умычка невест и обычай родовой мести поселяли и поддерживали большую рознь между отдельными родами. Византийцы, наблюдавшие этот чуждый им строй жизни, утверждают, что славяне не умели жить в мирном согласии и «между ними господствовали постоянно различные мнения; ни в чем они не были между собой согласны; если одни в чем-нибудь согласятся, то другие тотчас же нарушают их решение, потому что все питают друг к другу вражду и ни один не хочет повиноваться другому».
По мере того как разрасталось количество членов отдельных родов и увеличивалось родовое имущество, родовые связи слабели. Старому, дряхлому родоначальнику становилось не под силу управлять сильно разросшимся родом. Все труднее и труднее становилось и родичам решать, кто из них старше. Стали часты случаи, когда племянник по годам оказывался много старше своего дяди, или слишком дряхлый старейший родич явно не годился быть главой рода. Первое время в таких разросшихся родах стали допускать, чтобы старейшина избирал себе преемника при жизни и правил вместе с ним, как бы узаконил таким путем его власть после своей смерти. Но случалось, что родоначальник умирал неожиданно, внезапно, бывал, например, убит на войне и не успевал назначить себе преемника. Тогда родичам разросшегося рода приходилось самим избирать себе родовладыку.
Распадению родового быта больше всего способствовала необходимость переселения под напором врагов. Уже на Поднепровье племена славян должны были прийти с нарушенным строем родовой жизни. Передвигаясь под натиском аваров с Карпат и Дуная на Днепр, они, вероятно, в очень редких случаях доходили сюда целыми родовыми группами. А если доходили, то в новом краю, глухом и лесистом, находили крайне неблагоприятные условия для жизни целыми родами. Большому роду трудно было найти здесь место, на котором он мог бы сразу поселиться всей кучей достаточно тесно, чтобы не рисковать расставить отдельные семьи слишком далеко одна от другой и уже этим одним ослабить родственную связь. Отдельным семьям невольно приходилось здесь отбиваться от рода в поисках удобного местожительства; самое переселение не было свободной перекочевкой не спеша, заранее обдуманной и налаженной: люди бежали, спасая свою жизнь от свирепых аваров, – тут было не до сохранения родовой связи. Отдельные семьи иногда очень далеко отбивались от рода, и тогда власть старейшины рода, так сказать, не достигала их. У такой отделившейся семьи появлялось и свое отдельное имущество, так как работать, добывать себе пропитание ей приходилось одной и только на себя, на свой страх и риск и своими только средствами.
Но одной семье было трудно бороться за свое существование – в той суровой и новой обстановке, какую создавали для жизни естественные условия Поднепровья. Под давлением нужды отдельным семьям и лицам различных родов, случайно основавшимся на новых местах близко друг от друга, пришлось соединиться для совместной работы и для самозащиты. Такие союзы семей, связанные не столько родством и происхождением от одного родоначальника, сколько взаимной выгодой и сотрудничеством, скоро стали господствующей формой общежития у восточных славян. У черногорцев и герцеговинцев можно еще теперь наблюдать существование таких союзов-семей, которые называются у них «задруги», «велики кучи», «заедины».