Первые подвижники наполняли свою жизнь не заботами о материальных выгодах, о богатстве и величии мира сего: все это был для них прах земной, тлен и мерзость; они уходили в стремление постичь высокие истинные цели и назначение жизни человеческой; путем личного совершенствования и примером своей трудовой жизни и подвига духовного указывали языческому обществу, что цель жизни не может и не должна состоять только в достижении богатства и благ материальных для удовлетворения личных чувственных страстей. Все это производило сильное впечатление в тогдашнем обществе, духовная, идейная жизнь которого строилась на совсем иных моральных основах. Это было общество варварского склада, общество вооруженных торговцев и промышленников, добычников, которые понимали жизнь, как устройство своего личного благополучия, «хотели жить и наслаждаться чужим трудом, старались насытить чувственные страсти, руководились личными расчетами и пускали в ход для выполнения их неправду и насилие, обман и коварство»; это было рабовладельческое общество, в котором господствовали кровавая месть, умыканье жен, многоженство и разгул. «Руси есть веселие пити, без того не можем быти», – сказал будто бы Владимир Святой, когда был язычником. «В монастыре, напротив, народ видел добровольные лишения, презрение к богатству, страшную борьбу с желаниями, неумолимую строгость к своему самолюбию, встречал правый суд и готовность к самообвинению пред вечною истиною и бесконечным благом».
Взгляд на эту чудную жизнь приводил в изумление посетителей монастыря, а строгие уроки, осуществляемые в жизни, возбуждали к возможному подражанию. Подвижники учили новой жизни и личным примером и словом. В «Патерике» киево-печерском, т. е. описании жизни и подвигов первых иноков, содержится много случаев такого поучения делом и словом. «Однажды, – рассказывает монастырская повесть, – воды не бысть в поварне», дело же было вечером под праздник Успения Пресвятой Богородицы. Келарь пришел к игумену, преп. Феодосию, и сказал: «Яко несть кому воды носити». «Тогда преподобный абие востав нача от кладязя сам воду носити. И се един от братий, видев его тако труждающася, скоро шед возвести прочим; они же, со тщанием притекше, наносиша воды до избытка». Другой раз пошел преподобный Феодосий к князю Изяславу, «далече тогда сущему от града, и тамо до вечера умедли». Князь распорядился тогда отвезти преподобного на колеснице «нощного ради успокоения». Повозник, видя монаха «в худой суща одежде», не сообразил, что везет прославленного игумена, и, отъехав немного от двора княжого, сказал преподобному: «Черноризче! ты по вся дни празден еси, аз же в трудех присно и ныне не могу на кони ехати; се убо аз да почию на колеснице, ты же, могий на коне ехати, всяди на коня!» Преподобный сел на коня и повез своего повозника, удобно расположившегося в княжьей колеснице; когда преподобного одолевала дрема, он слезал с коня и шел возле, а уставши, снова садился на коня. «Озаряюще уже дню, начаша вельможи ехати ко князю и, издалече познавше преподобного, сседаху с коней и покланяхуся ему». Когда повозник проснулся и увидел, какой почет оказывают все встречные везущему его монаху, «ужасеся сердцем и трепетен сый», скорее усадил преподобного в колесницу, а сам занял подобающее место. Чем больше приближались они к городу, тем больше было встречных, кланявшихся печерскому игумену, и тем трепетнее становился повозник. Когда подъехали к монастырю, вся братия вышла встретить своего игумена и поклонилась ему до земли. «Повозник же паче ужасеся, помышляя в себе: кто сей есть, яко вси покланяются ему». Преподобный же взял его за руку, повел в трапезу, велел накормить своего сердитого присно труждающегося повозника, одарил его и отпустил с миром. Конечно, этот повозник вернулся к своему делу другим человеком.