— Может, ставку ему увеличить?
— Обойдется, — расслабленно протянул Турсунов-старший. — Жирная овца тихо бегает.
Стасик подал братьям одуряюще пахнущие, сочащиеся жиром шашлыки, присел чуть в сторонке, тоже принялся сосредоточенно работать челюстями.
— Пивка бы... — мечтательно закатил глаза. — Или сушняка...
Махмуд проговорил с легкой иронией:
— Нельзя, Стасик. Ты же за рулем... После пивка на водку потянет, опять в какую-нибудь историю ввяжешься. На следующей неделе устроим тебе выходной. Отвезу в горы, там и пей.
— Без бабы? — скривился Стасик, как от зубной боли.
Махмуд вздохнул:
— Вот кобель, одно на уме... Ладно, возьмешь свою кассиршу.
— В Ленинабад бы смотаться, — закинул удочку Стасик.
— Обойдешься, — проронил Махмуд.
Сказано это было с добродушной отеческой улыбкой, но, зная Турсунова-старшего не первый день, Стасик понял: клянчить бесполезно. Он сдержал вздох, сорвал с шампура последний кусок мяса, меланхолически закинул в рот. Внезапно его меланхолия испарилась, и он настороженно прислушался.
Мгновенно уловив эту реакцию на шум приближающейся машины, Турсунов-старший полюбопытствовал спокойным голосом:
— Что там, Стасик?
— Мент едет. Его уазик!
— Бог с ним, — шевельнул кистью руки Махмуд. — Едет, да и едет...
— Не люблю я их, Махмуд-ака... Как увижу, так и тянет в лоб дать, — осклабился Стасик, обнажая ровный ряд зубов, среди которых золотые преобладали.
— Горячий ты, а в нашем климате это вредно, — наставительно произнес Махмуд и, увидев поднимающегося к чайхане капитана милиции, негромко добавил: — Прикуси язык.
Оперуполномоченный Обиджонов снял фуражку, вытер взмокший лоб большим носовым платком. Посетители чайханы почтительно закивали ему. Он сдержанно отвечал на их приветствия.
Турсунов-старший тоже привстал на дастархане:
— Селям-алейкум, Абдухамид-ака!
Обиджонову не было еще и тридцати пяти, но Махмуд умышленно прибавил к его имени уважительное «ака». Сухо ответив «алейкум-ас-салям», оперуполномоченный прошел мимо.
— Абдухамид-ака, — окликнул его Махмуд, — может, к нам присядете?
— Пожалуйста, — указывая на свободное место рядом с братом, попросил Рустам.
Обиджонов обернулся, сказал с вежливой улыбкой:
— Извините, тороплюсь.
Он поднялся к чайханщику, выпил пиалу холодного кумыса, легкими шагами сбежал к шоссе. Провожая его взглядом, Махмуд проговорил:
— Гордый... А ведь мы с его отцом в молодости друзьями были...
— Ментяра, — зло бросил Стасик.
Махмуд неодобрительно покачал головой, прицокнул языком.
Начальник отдела комплектации Землянский опустил на рычаг телефонную трубку, преувеличенно весело обратился к своим сотрудницам:
— Ну что, девочки, кто сегодня на товарную?! Вагончик раскредитовать надо.
Полная блондинка, словно не слыша столь бодрого обращения, склонилась над бумагами еще ниже, усиленно зашевелила серебристо-сиреневыми от помады губами.
На мгновение Землянский уперся взглядом в глубокую ложбинку между ее грудей, которая обозначалась всякий раз, когда девушка принимала позу человека, донельзя углубленного в свое занятие. Потом отвел глаза, мягко укорил:
— Тонечка... Не наблюдаю трудового энтузиазма.
Блондинка вспыхнула, будто услышала что-то очень обидное, быстро выпрямила спину.
— Вы же знаете, Борис Викторович, сколько у меня работы! — с искренним возмущением в голубых глазах воскликнула девушка. — И вообще, это не мой поставщик и не моя позиция! — И, как бы случайно, покосилась в сторону другой сотрудницы, которая после первых же слов Землянского принялась, не мигая, изучать его слегка размытый профиль. Борис Викторович посмотрел на нее:
— Раечка...
Насмешливый прищур ее глаз заставил его невольным движением поправить модный, туго повязанный, несмотря на жару, галстук. Стараясь не глядеть на высовывающиеся из-под стола загорелые ноги сотрудницы, Землянский повторил:
— Раечка... На тебя вся надежда.
Она взмахнула неподкрашенными, но и без того густыми ресницами:
— Хотите сказать, что это мой поставщик и моя позиция?.. А мне помнится, в мои должностные обязанности не входит заниматься барабанами из-под кабеля... Или вы, Борис Игоревич, считаете, что кабеляж по моей части?
Землянский истерично вскинул руки:
— Понятно! Вас ничего не волнует! Ни то, что вагон стоит-простаивает, ни то, что нашему управлению придется платить штраф! На интересы производства вам наплевать! Нельзя же так, нельзя! Мы сейчас должны перестраиваться, работать по-иному, инициативно! И перестраиваться надо прежде всего самому!