Генри не слишком часто выходил в свет – большинство его подруг-леди все еще были в Палм-Бич. Я тоже домоседствовал, хотя и съездил в Куинс, чтобы побыть на Пасху со своей тетушкой. Она отправила меня домой с мацой, и Генри понравилось есть ее с сыром.
Отто Беллман о свадьбе помалкивал, и, когда Генри спросил Гершона, знает ли он что-нибудь, тот стал утверждать, что ни сном ни духом ничего не ведает. Генри не звонил Вирджинии и ее родителям; он надеялся, что проблема рассосется сама собой и свадьба будет отложена.
Однажды в субботу после полудня он увидел Беллмана и Гершона на нашей улице и вбежал в дом, чтобы избежать встречи с ними, но по-настоящему чтобы избежать встречи с Отто. Он ворвался в квартиру и, задыхаясь, рассказал мне о своем бегстве.
– Гершон был на велосипеде, – сказал Генри. – Его тело свисало с сиденья, словно застывшая лава. А Беллман бежал трусцой с ним рядом. Он выглядел как горбатый школьный учитель. Не хватало только стайки мальчишек, которые бежали бы за ним по пятам. Он помахал мне, а я сделал вид, что не заметил его. Я был намеренно груб с ним. Пусть знает, что роль его шафера не для меня.
Теплая весенняя погода привела в нашу квартиру гостя. Однажды вечером мы с Генри смотрели «Вас обслужили?» и на середине фильма из-под белой кушетки, где я сидел, вылезла коричневая мышь и побежала по оранжевому ковру. Она скрылась под кроватью Генри. Мы оба проследили за ней взглядом, мгновение помолчали, и я воскликнул:
– О боже!
– О, только не это! – эхом отозвался Генри. – Она под моей кроватью. Наверняка накакает мне в тапки. Как жить? Нам нужно купить мышеловки.
– Может быть, мы просто позволим ей доесть за нами наши крошки?
– Нет!
– Тогда нужна такая мышеловка, которая только ловит мышь. Мы бы выпустили ее на свободу!
– Нет! Она вернется обратно. Она знает, что здесь полно мусора и места, где спрятаться, а также остатков еды.
Генри купил мышеловки, но всю следующую неделю мышь каким-то образом ела из них сыр, избегая гильотины.
– Что за незваный гость! – возмущался Генри. – Даже не оставила благодарственной записки. Я не плачу налогов, но всегда пишу благодарственные записки. Она съела очень хороший сыр.
Он не бросил попыток извести мышь, особенно когда решил, что она не обладает хорошими манерами. Но потом в приступе голода съел остатки сыра сам.
Мышь бегала по квартире, шуршала, но мы перестали обращать на нее внимание. Пустые мышеловки лежали по всему дому, и я боялся убрать их, потому что был уверен, что мне оторвет палец.
В какой-то момент Генри осознал, что ему нравится кормить мышь. Он увидел в ней товарища-путешественника в поисках бесплатного обеда. Так что он пошел и купил еще сыру, чтобы мышь могла питаться, а если бы она умерла, значит, такова ее судьба. Каждый день мы проверяли мышеловки, не попалась ли она в них, но мышь была потрясающим вором. Я был рад, что ей удается избегать смерти. Генри тоже был рад.
Лагерфельд возвращается
К концу апреля светская жизнь Генри снова расцвела. Две леди вышли из больницы; Вивиан Кудлип и несколько других вернулись из Палм-Бич, позвонила и Марджори Маллард, бывшая невеста, – она простила его за отъезд во Флориду и заявила, что вернула его имя в завещание. Звонила также Лагерфельд.
– Лагерфельд вернулась, – сообщил мне Генри и объяснил, что у нее произошла ссора с Лоис из-за чека за обед. Таким образом она порвала с Лоис и восстановила отношения с Генри.
В первые выходные мая Лагерфельд пригласила Генри на открытие Национального клуба искусств. Он попросил меня присоединиться к ним. Я был счастлив. У нас с ним так давно не было общих дел.
По дороге в душ в тот субботний вечер, готовясь к выходу в свет, Генри, как обычно, остановился у изножья моей кровати, завернутый в зеленое полотенце. Я лежал и читал.
– Хотел бы я знать, что задумала Лагерфельд, – сказал он. – В последний раз, когда я ее видел, на ней был жемчуг, как у Барбары Буш, и она заметно похудела. Она сказала: «Я попала туда». Куда она направлялась, я не знаю. На ней был значок, на котором было написано «Сделай это». Сделай что, как ты думаешь?
– Секс? – спросил я.
– Нет. Она не интересуется сексом. Она может отпустить вульгарную шутку, если пытается добиться от какого-нибудь критика-гомосексуалиста бесплатного билета, но это предел ее сексуальной жизни, – сказал Генри и направился в душ.
Когда он вышел, на его лице было задумчивое выражение. Он нанес на волосы тушь, зеленое полотенце было теперь влажным и прилипало к нему. Это была минута, которая так часто повторялась в нашей жизни, – я лежал на кровати и читал (на этот раз «Книжное обозрение Нью-Йорк таймс»), а Генри выходил из ванной, готовый к новому событию, и останавливался передохнуть.