– Вы поехали в Европу, потому что она умерла?
– Да.
– Сколько вы там пробыли?
– Десять лет. Потратил все до последнего цента.
– Это было после войны?
– Около того, – уклончиво отвечал Генри, не желая, чтобы я установил его возраст.
– Что случилось после того, как деньги кончились? Начали преподавать?
– Да. Это было ужасно. Оказаться без денег. Вынужденно работать. Тетради для проверки. Я ничего не знал о тетрадях. Это то, что делает преподавание таким деморализующим: куча бумаг. Так что, как только я получал зарплату, я немедленно тратил ее на удовольствия. И всегда брал деньги взаймы.
– Вам все еще удается выбираться в Европу?
– Да, я должен ездить в Европу. Жизнь была бы невыносимой, если бы не это.
– А когда вы ездили туда со своими пьесами? В семидесятых? – Я пытался в уме сложить хронологию жизни Генри из тех кусочков информации, которые он предоставил мне.
– Верно… Только очень подозрительно, что ты задаешь все эти вопросы. Ты работаешь на Уинчелла?[17] Или планируешь написать биографию неизвестного драматурга, у которого украли самую великую пьесу?… Я постараюсь запутать тебя как можно больше, – сказал Генри и сделал небольшую паузу, обдумывая мою кандидатуру в качестве биографа. Мне показалось, что ему понравилась эта идея и мое внимание. – Можешь написать обо мне, если хочешь, но тебе никогда не поймать в тиски мою душу.
– Мне просто любопытно, – сказал я.
– Не будь таким. Вот ты мне совсем не любопытен, – сказал Генри.
Меня это задело, но я не дал своим чувствам ходу.
– Когда вы начали ездить во Флориду? – спросил я.
– Я всегда туда ездил. Флорида зимой, Европа летом. До того как я вырос, я обычно ездил в Ки-Уэст. Там был Теннесси Уильяме. Ему нравилось быть рядом с моряками. Я ездил в Корал-Гэблз. В Палм-Бич я езжу приблизительно с семьдесят пятого – семьдесят шестого… почти двадцать лет… Мы приехали к озеру Ронкэнкома, – неожиданно сказал Генри, прочитав дорожный знак на шоссе, и снова повторил это слово, делая ударение на каждом слоге: – Рон-кон-ко-ма.
– Это индейское слово? – поинтересовался я.
– Да. Перед нами ледниковое озеро. Очень глубокое. Ныряешь в него и выныриваешь в Дариене, Коннектикуте или где-нибудь еще.
– Это следует из звучания?
– Это идет за звучанием, – сказал Генри и продолжил петь «Лорелею». Он достаточно много рассказал о себе, так что я не стал больше докучать ему вопросами.
Мы прибыли в Саутгемптон немногим после трех. Оставалось примерно полтора часа светлого времени. Мы не смогли найти улицу, где Генри видел машину, но наткнулись на «крайслер нью-йоркер», который продавали на заправке. Он был цвета бургундского и в великолепном состоянии.
– Очень хорошие линии, – отметил Генри. – По сравнению с ним остальные машины выглядят как таблетки от кашля.
Но цена на «нью-йоркер» оказалась больше двух тысяч долларов, так что надежды было мало. Когда я отъехал, Генри сказал:
– Он слишком хорош, чтобы мне достаться. Но даже кошка имеет право смотреть на королеву.
– Откуда это?
– Точно не знаю. Какая-то сказка о кошке, которая боролась за право видеть королеву, идущую в процессии. Но это могла быть и мышь. Даже мышь может смотреть на королеву.
Мы проехали вдоль домов, которые невозможно было разглядеть из-за гигантских кирпичных изгородей. Генри показал мне поместье Вивиан Кудлип, но я рассмотрел только запертые ворота.
Мы поехали дальше, чтобы увидеть океан, и, как всегда зимой, я удивился тому, что волны по-прежнему бьются в своем одиночестве, как будто они должны были существовать только летом, когда люди купаются в них. Мы вышли из машины, чтобы вдохнуть океанский воздух, но было слишком холодно, чтобы вообще дышать, – ветер был леденяще-пронизывающий, так что мы продолжили поиски.
Спустилась темнота, мы катались больше часа, разыскивая автомобили на продажу, что было нелегко, потому что в Саутгемптоне не было уличных фонарей.
Генри был страшно расстроен. К тому же он вспомнил, что видел автомобиль в Истгемптоне, а не в Саутгемптоне. Он поехал тогда прокатиться перед тем, как напиться на обеде в честь дня выборов в поместье Вивиан.
Мы отправились в Истгемптон. Я был уверен, что мы не найдем ни улицы, ни автомобиля, но Генри немедленно узнал улицу и был совершенно уверен, что святым Граалем нашего путешествия является представший нашим взорам скромный, деревянный дом. Шины авто перед ним были спущены, одна из дверных панелей проржавела, но в автомобиле был определенный шарм. Это был старый «олдсмобил-катласс». Генри постучал, хотя место выглядело мертвым. Никто не вышел.