Последний раз они встретились случайно, на Дворцовой площади. Она сказала, что не нравятся его первые книги. Это было в начале 60-х.
В архиве сохранился карандашный набросок Ее портрета, сделанный его рукой в декабре 1952 года. Надпись на нем: «Вот такой я бы хотел ее видеть…» Серьезные, чуть улыбающиеся глаза, вьющиеся волосы, густые, почти сросшиеся у переносицы брови…
Он влюбился в нее с первого взгляда. Пошел в школу, увидел девочку с длинными косами, Ее.
Во время блокады Она была в эвакуации. Он об этом не знал и как-то пошел Ее навестить. Когда подошел к двери и открыл ее, увидел «простор синего неба, красных закатных облаков и красного солнца… Не было земли, домов и труб. Не было квартиры… Все это рухнуло, подсеченное бомбой».
Он думал, что девочка погибла.
Ему казалось, что если он найдет ее, увидит лицо в ореоле легких светлых волос, если опять почувствует ощущение счастья, смущения, смелости во всем, что нужно сделать перед ней, то жизнь сама собой опять наполнит его с каждым днем хиреющее тело.
Все эти мысли ни разу не приходили к нему в четкой словесной форме. Он только чувствовал, где-то глубоко внутри понимал это — и только.
Решение идти искать ее фактически не появлялось у него. Предчувствие обязательной случайной встречи с ней и то, что он не знал ее точного адреса — номера квартиры, не давали возможности возникнуть этой мысли: самому идти к ней домой.
Но в тот день, когда он решился идти, была его очередь идти за водой. В доме 19 по каналу Круштейна во дворе текла из колонки вода. И за водой ходили или туда, или на Неву. На Неву было значительно дальше, а к ее дому 19 было ближе, но вода там чуть текла и потому в сугробах и сквозняке проходного двора стояла смертельно-понурая длинная очередь.
Он решил идти не на Неву, а в дом 19. Вероятно потому еще решил, что дом этот был ближе к ее дому, который был концевым на канале.
Было утро, будничное блокадное зимнее утро.
Из сырого и морозного воздуха выпадал на стены и чугунные решетки набережной густой иней…
Ветер шелестел обрывками отставших от стен обоев, где-то хлопал оторванный лист кровельного железа или толя.
В огромном проломе, как в раме, застыл умирающий город.
А после войны случайно — жили рядом на канале — встретил ее сестру и узнал, что Она жива, учится в Москве.
И написал ей.
Его письма не сохранились — Она их уничтожила. Ее письма он хранил всю жизнь.
Твое письмо связало теперешнюю жизнь и жизнь до войны, сделало воспоминания более реальными…Хорошо, что ты написал мне. Интересно, где ты жил в войну и почему вдруг пошел в морское училище. Я помню, ты хорошо рисовал, и говорили, что будешь художником. Как все-таки все неожиданно и изменчиво в жизни…
Какой ты молодец, что занимаешься… Вас, наверное, начали муштровать к празднику? Думаю так, потому что каждый день проезжаю мимо шагающих строевым шагом военных, которых готовят к параду. Они с каменными беспристрастными лицами выделывают непостижимые для меня вещи. Вообще-то, красиво. Представляю тебя в таком же виде. А теперь могу тебя не только представить, но и увидеть на фотокарточке. Ты не обижайся, но я показала ее тете, должна была показать. И она определила, что у тебя энергичное лицо…
Мостик в будущее, знал бы ты, какое у меня сегодня замечательное настроение. Да еще целый день! Но как часто малейший, может быть, не заслуживающий внимания пустяк разрушает все…
Вот ты пишешь о жизни. Я тоже думаю о том, что будет дальше и что мне надо, чтобы жить, а не существовать. Только давай условимся верить друг другу и не думать, что это из книг…
Теперь насчет оптимизма. Право же, ты должен согласиться, что эта черта врожденная, и скорей не страсть утверждать, что все идет хорошо, когда все плохо, а вера в хорошее, несмотря на плохое настоящее. Оптимизм не должен и не смеет питаться ложью, а только правдой, ясным видением победы, которая неминуема. Такого оптимизма у тебя не может быть, т. к. его нет, а оптимизм, о котором ты пишешь, просто внешнее удовлетворение или веселье, которое, возможно, проявляется и у тебя (только не при мне). Ты пойми мою мысль: человек хочет быть оптимистом, но сам не оптимист, и потому по-настоящему он не сделается им, в крайнем случае внешне. Точно так же он может сказать, что у него и для него все плохо, но и это будет не настоящее и не совсем правильно…