– Что там, сержант? – Я постарался побыстрее вывести его из служебного оцепенения.
– Там… – Сома перехватил дыхание, собрался с силами и выплюнул наконец: – Там эта русская разбилась!
– Наташа?! – крикнули мы хором с Ганиным: я – с неподдельным удивлением, он – с искренним ужасом.
– Наташа? – переспросил Сома уже гораздо спокойнее.
– Китадзима-сан! – подсказал я ему искомое слово.
– Нет, Китадзима-сан у нас в управлении, – Теперь настала очередь Сомы удивляться и недоумевать. – Вы же ее сами только что к нам привезли, господин майор!
– Да кто разбился-то?! – Мне не понравилась идея сержанта направить меня в путешествие по волнам моей памяти, которое может затянуться на несколько часов, а то и дней.
– Ирина эта позавчерашняя! – наконец-то выдал Сома нужную, но уж больно нежеланную информацию.
Мы втроем с большим трудом продрались сквозь монолит не страдающих отсутствием любопытства и свободного времени в разгар рабочей среды наших с Сомой сограждан, по дороге заметив примешанных к ним крупногабаритных особ обоих полов европейской наружности – явно тех самых участников филологического форума, лишившихся сегодня удовольствия послушать что-нибудь сверхзаумно постструктуралистическое про Дмитрия Александровича Пригова или В. Ерофеева, что бы первое «В.» ни означало. Ближе к эпицентру событий я краем глаза разглядел в толпе и высокого Заречного, и стоявших метрах в пяти от него, шушукавшихся Нину-Марину. Под чертовым колесом сгрудилась кучка людей в белых халатах и синих мундирах, из которых штатской вороной высвечивалась малюсенькая, облаченная в детский фиолетовый пиджачок и свои коронные широченные коричневые штаны Аюми Мураками. – Что там? – Я положил руку на ее узкое плечо.
– Ирина, – тихо, задумчиво ответила она, не выразив никакого удивления по случаю моего внезапного появления.
Я оставил Ганина позади себя и, размахивая служебной бляхой, протерся к бетонному пятачку, который обступила бело-синяя когорта блюстителей порядка и здорового образа жизни.
Первое, что меня обрадовало, – это то, что не было крови, да и видимых следов падения тоже. Она лежала на правом боку, затылком к морю, выставив на всеобщее обозрение обтянутое голубой джинсовой тканью тугое бедро. На ней была коричневая кожаная куртка, волосы собраны в изящный хвостик, и золотая шейная цепочка тонкой змейкой вытекала из-под точеного подбородка на холодный бетон. Только после очередной вспышки полицейского фотографа я разглядел предательски выползающую из-под правой, невидимой мне щеки густую жижу давно знакомого бордово-бурого цвета.
– Я так и не нашла ее… – вздохнула Мураками. – Даже подумать не могла, что она на колесе будет кататься.
– Когда это случилось? – задал я идиотский в данной ситуации вопрос, на который, спохватившись, сам же попытался ответить: – Минут десять назад, да?
– Где-то так, – качнула Аюми своей безнадежно лохматой головой. – Или двенадцать…
– Свидетели есть?
– Вон их сколько! – Мураками стрельнула по толпе дождавшихся наконец-то зрелищ сытых обывателей.
– Сколько она падала?
– Говорят, где-то с половины последней четверти. – Мураками задрала голову на продолжающее вращаться у нас над головами колесо, которое грустно поскрипывало на морском ветру пустыми кабинками. – Надо опрос свидетелей начинать…
– Конечно! – согласился я с ней и огляделся по сторонам. Ганина нигде не было, из знакомых русских лиц в поле моего зрения попали только бледные Нина с Мариной, и я, раздвигая полицейских и врачей, колдовавших над трупом, двинулся к ним.
– Здравствуйте! – обратился я к ним, чуть было не добавив коронное ганинское «девушки».
– Здрасте, – хором отозвались они и растерянно завертели головами, словно выискивая кого-то в толпе.
– Вы все это видели, Нина Борисовна? Марина Валентиновна?
– Нина Валентиновна я! – буркнула одна из толстушек-хохотушек. – А она Марина Борисовна!
– Извините, запамятовал! Так вы что-нибудь видели?
– Да как же! – всплеснула руками Марина Борисовна. – Мы же все кататься стали, как приехали…