По инструкции, раз километраж конвоирования не превышает пятидесяти километров, выпускать арестованного в туалет не полагается, и дисциплинированные Инагаки с Хасегавой эту инструкцию нарушать не осмелились. Китайцу было велено потерпеть до Саппоро, но тот терпеть отказался и после десяти минут безуспешных переговоров с суровыми и неподатливыми конвоирами взял и в самом что ни на есть прямом смысле бесстрашно наложил в штаны. Само собой, вонь в салоне поднялась неслыханная, тем более что, как потом выяснилось, последние двое суток в читосэвском изоляторе китайца потчевали исключительно тушеными бобами с чесноком и мерзкой солдатской тушенкой, состоявшей по больше части из желтого жира. Тут эти два эстета не выдержали: Хасегава остановил машину, и Инагаки пересел с заднего сиденья на переднее, оставив в нарушение всех и всяческих инструкций китайца одного, да еще оба умника решили открыть в машине все четыре окна, потому как им, видите ли, неприятно было вдыхать миазмы, извергнутые чревом и прямой кишкой бесстыжего воришки. На ближайшем же светофоре китаец, явно не испытывавший особых неудобств в своих внезапно отяжелевших штанах, изловчился и эфемерной рыбкой выпорхнул из окна. В мгновение ока он просочился сквозь два ряда застывших в ожидании вожделенного зеленого света разномастных автомобилей, юркнул в придорожный лесок и был таков. Лейтенантики сообразили, что произошло, только спустя пару секунд, и пока они подтягивали к верхним челюстям синхронно отпавшие нижние, бесстрастный светофор дал всем страждущим и алчущим зеленый. Так что тут эти филологи недорезанные совсем растерялись: служебный долг требовал от них бросить машину и мчаться по следам отважного беглеца, тем более что преследовать его по запаху можно было безо всякой собаки, но обрушившийся на них со всех сторон шквал гудков и клаксонов заставил машинально врубить первую, проехать перекресток и, только отмахав положенные тридцать метров, встать слева на обочине. Еще полминуты ушло у бестолковых Инагаки и Хасегавы на размахивание руками перед лавиной машин, которые, несмотря на их правоохранительную форму, останавливаться перед ними отказывались. Короче говоря, пока они проделывали все эти бессознательные фокусы в стиле великого советского иллюзиониста Игоря Кио, батрачившего несколько летних сезонов на одну полумафиозную организацию в курортном Дзёзанкей под Саппоро (это отдельная песня – спою ее как-нибудь потом), расторопного и небрезгливого китайца и след, и дух простыл, так как погода в тот последний сентябрьский денечек, как я уже сказал, была ветреная.
Взяли китайца только через три дня: надо сказать, что китайцам и корейцам с монголами скрываться в Японии от стражей порядка, от нас то есть, гораздо проще, чем, например, русским или американцам. У последних в буквальном смысле на морде написано, кто они такие, – с их белыми, по-лошадиному вытянутыми физиономиями и русыми волосами на улице не покажешься. Что же до китайцев и корейцев, то есть у нас такие якобы прозорливые японцы, которые бьют себя кулаками в чахлую грудь, рвут на этой же невзрачной (даже у женщин) груди последнюю рубаху и кричат во весь голос, что они на раз в толпе азиата-неяпонца вычислят и что, дескать, «враг не пройдет» ни под каким видом. Но нам, в управлении, по роду деятельности приходилось как-то проверять такие самоуверенные заявления экспериментальным путем, и, как эти опыты показали, ни о каком стопроцентном вычислении китайца среди монолитной японской телесной массы речь идти не может. От силы в половине случаев участникам этих расистских экспериментов удавалось угадать в группах из двух-трех десятков своих сограждан по лазутчику-китайцу, на роль которых приглашались проживающие в Саппоро на законных основаниях аспиранты и стажеры из Поднебесной. Так что за беглым китайцем пришлось поохотиться: повязали его в поезде, на котором он преспокойно ехал из Хакодатэ в Саппоро, по его словам, в надежде улететь из Читосэ на чартерном рейсе в Шанхай. Как он собирался это сделать, было не очень понятно. При себе он имел только пятнадцать тысяч иен, украденных из кассы дежурного магазинчика на окраине того же Хакодатэ, куда он на перекладных добрался после побега, а на себе – свистнутые с балкона первого этажа жилого дома в Эниве – городке на полпути от Читосэ до Саппоро – женские джинсы, которые беспечная хозяйка опрометчиво вывесила сушиться после фундаментальной стирки. Потом, в ходе следственного эксперимента, он привел наших оперативников на место своего переодевания в небольшом парке в Эниве, и они длинными каминными щипцами укладывали его все еще благоухающие брюки и исподнее в прозрачные пакеты для мусора…