Спросил:
— Картошка у вас найдется?
И, услышав неуверенное «найдется», распорядился:
— Сварите уху, позовите меня в гости.
Это был царский подарок, и они не сразу решились его принять. Пытались вернуть рыбу обратно. И только когда Антон сказал «Отказываетесь? Тогда отнесу Родиону Ильичу», торопливо забрали приношение, засуетились, зазвенели кастрюлей, побежали к жене коменданта просить лавровый лист.
Получилась отменная уха. Все девчонки наперебой подкладывали Антону самые большие куски. А он смеялся и закрывал тарелку руками. И наконец, прихватив тарелку, сбежал от них к подоконнику и стыдил оттуда хозяек за плохую сервировку стола и отсутствие крахмальных салфеток. Наелись они тогда досыта.
Теперь Люся с ужасом подумала, что горбушу он принес... от Маруськи. И вспомнила еще несколько случаев его щедрости, безусловно, подозрительной для студента, жившего на скудный студенческий паек, на стипендию, равную по рыночным ценам одному кирпичику черного хлеба.
Люся отложила книгу. Решительно встала, пригладила растрепавшиеся волосы и уже менее решительно прошла до комнаты Антона.
Постучала.
Он сразу открыл, и она остановилась на пороге, несколько растерявшись.
Постаралась совладать с собой и сказала как могла спокойнее:
— Я... хотела узнать... который час?
Антон привычным жестом высвободил запястье из обшлага гимнастерки, взглянул на часы.
— Без двадцати двенадцать.
С любопытством посмотрел на Люсю.
— Ты почему не спишь?
— Не хочу, — сказала она упрямо и вызывающе, стыдясь нелепости своего визита и все-таки продолжая стоять в дверях.
Он не пригласил войти, вообще не сказал ничего. Стоял раздумывая. Потом еще раз взглянул на часы и снял с гвоздя шинель.
— Ты куда уходишь? — спросила она покачнувшимся и сразу же выпрямившимся голосом. — Куда ты уходишь каждую ночь?
Он стоял, держа в руках шинель. Люся спрашивающе молчала.
Так с шинелью в руках он вышел в коридор, закрыл дверь.
— Почему?.. — она хотела спросить, почему он скрывает от нее... Но не могла больше говорить. Закрыла рукой задрожавшие губы, метнулась к своей комнате.
— Ты в самом деле не хочешь спать? — спокойно, словно не замечая ее состояния, спросил Антон. И она остановилась в дверях, с надеждой и страхом оглянулась на него.
— Не хочу.
— Одевайся!
Не сознавая, зачем она это делает, Люся схватила с вешалки пальто. Сдернула с лампы платок, выскочила к Антону.
— Свет погаси, — сказал он спокойно, надевая шинель, и в спокойствии этом ей послышалась отчужденность.
Люся вернулась, щелкнула выключателем и осталась стоять в темноте у стены, недоумевая: куда она собралась идти?
Ей было слышно, как в коридоре за дверью ее ждал Антон. Как он зажег спичку, видимо, закурил, и нетерпеливо прошелся взад-вперед около их комнаты. Ей казалось, что они стоят вот так — разделенные стеной и дверью — очень давно, и она никогда не выйдет к нему, а он так и уйдет, не позвав ее.
Антон прошелся еще — нетерпеливо, нервно, и, остановившись вплотную у двери, тихо постучал.
Она замерла.
Он открыл дверь и позвал:
— Люся!
Она промолчала, только еще плотнее прижалась к стене.
Он шагнул в комнату и, словно видел в темноте, сразу взял ее за руку и вывел в коридор. Так же — за руку — повел по улице, а она слегка отставала, и тогда он крепче сжимал руку и тянул ее, как капризного ребенка. Не оправдывался, не заговаривал. Она тоже ни о чем не спрашивала.
Подошли к консерватории, свернули за угол к воротам, ведущим во двор. И навстречу им от ворот шагнула Маруська в белом пуховом платке, повязанном поверх пальто.
Люся невольно остановилась, выдернула свою руку из ладони Антона.
А Маруська заступила им дорогу, поиграла концами платка и сказала укоризненно:
— С опозданием, Антон Николаевич!
— Нет, — возразил он. — На две минуты раньше.
Люсе был отвратителен этот их разговор, ей хотелось убежать, но Антон опять крепко взял ее за руку.
— Помощницу привел? — заметила ее Маруська. И засмеялась. — Мала больно.
И вдруг спохватилась, сказала им обоим:
— Здравствуйте.
— Здравствуй, Мария, — дружески ответил Антон.
А Люся под Маруськиным взглядом почувствовала себя действительно маленькой. И слабой. И несчастной. Почувствовала себя в нелепой, оскорбительной зависимости от того, что сейчас еще скажут друг другу Антон и Маруська.